Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

— Мне нельзя, — всхлипнул Олин, и кто-то утащил его назад в сени. Двери хлопнули — и все.

Еник погрустил немного, но потом вспомнил фильм, какой показывали по телевизору, и гордо оглядел пустынную улицу. Он один ничего не боялся и запел сам для себя:

Здорово на море, здорово на море,

а когда утонешь, а когда утонешь,

кто ж тебя поймает, кто ж тебя поймает…

Еник бросал в бурлящий поток щепочки и наблюдал за их бешеным танцем. Он казался себе великаном, повелителем водных просторов, пиратов и богатых купцов. Их суденышки проплывали между утесами по высоким волнам и с треском мачт исчезали в водоворотах. И тут прибежала такса. Грязная, веселая, хвостик как сабля. Еник вообще не обратил на нее внимания, но глупая такса путалась под ногами, облизывала ему колени, и язык у нее был холоднее, чем нос. Еник бросил в воду щепку, такса ринулась за ней, побежала по воде, и ее мокрые уши захлопали, как рукава выстиранной рубашки. Наконец они отлично стали понимать друг друга, такса забыла про свою интеллигентность и барственность, а Еник — про благоговение перед барственностью, и тут, откуда ни возьмись, появилась пани Краткая. Пурпурный халат, под ним лиловое белье, в волосах бигуди, и ко всему она визжала, будто ее топили. Поднялась свара, мама и пани Краткая поспорили, кто больший дебил — Еник или такса, и никак не могли прийти к единому мнению. Еник наблюдал за ними уже из окна, они наклонялись друг к другу и шевелили губами. Пани Краткая держала таксу в руках, брезгливо переступая расставленными ногами, потому что грязная вода с любимицы стекала ей на живот и ниже.

А теперь у Еника на каждой ноге было по таксе, и, когда он сильно вскидывал ногу, завязки хлопали по ботинкам. Он хотел совсем другие ботинки, но напрасно противился покупке. Продавщица выложила перед ними на прилавок, наверное, тысячу пар «колоботинок», как называл их Еник, бегала от прилавка к окну и обратно и каждый «колоботинок» поворачивала на свету, восторженно расхваливая его достоинства, уверяя, что они хороши именно для того самого торжественного момента, для которого они и предназначались.

По мнению Еника, продавщица напрасно старалась: ему достаточно было взглянуть на витрину, и он сразу показал бы, какие нужны. Там стояли одни-единственные ботинки без шнурков, они держались на ноге с помощью резинки, вшитой внутри. Всунул ногу — и дело с концом. Еник примерил их и уверился в своей правоте. Продавщица еще что-то тараторила маме на ухо, а Еник сидел на обтянутом ярко-красной материей железном кресле и считал покупку решенной. Правда, ботинки были номера на два больше, но разве это не было также их преимуществом?

Марта была иного мнения. Еник получил подзатыльник, продавщица при этой экзекуции отвернулась, смахивая пыль с витрины. Потом он неделю учился завязывать шнурки. Увы — он пошел в отца и в деда, а также в прадеда, и сегодня утром шнурки ему завязывала Марта.

Еник с большой тревогой ждал продолжения событий. До сих пор он слышал о школе малопривлекательные вещи, а исход происшествия с таксой и покупка «колоботинок» лишь подтвердили его опасения. Мама выразительно дала ему понять, что на смену озорству придут школьные занятия, и все будет по-другому. Видимо, все будет так, как хочет мама, но как — Еник еще не понимал, хотя искренне старался. На таксу, кстати, тогда никто не кричал.

Марта примчалась на кухню, словно спасалась от грабителей. Она нагнулась к самому нижнему ящику буфета, но тут волосы, старательно уложенные валиком, упали на лоб. Не поднимаясь, она резко вскинула голову и тут же поняла, что этого делать не следовало. Острая боль пронизала шею и растеклась по плечам. Марта медленно встала, держа голову запрокинутой, как любопытная горлинка, на глазах у нее выступили слезы.

— Только, ради бога, не измажься, — плачущим голосом попросила она Еника и, левым плечом вперед, медленно двинулась в ванную.

Выпрямляя шею, она раза два даже скрипнула зубами. Говорят, где-то под Братиславой живет дядька, который одним мановением вправляет непослушные позвонки; ежедневно к нему съезжаются толпы людей. Чудотворный лекарь сперва доит коров, кормит поросят и кур и лишь после этого начинает прием. Только далеко Братислава-то. Марта — миллиметр за миллиметром — с большим усилием выпрямила шею. Боль не пройдет и за неделю, но по крайней мере посторонние не подумают, что она несет на плече мешок с зерном.

— Ты слышишь, не перемажься!

Еник покорно кивнул. Непонятно, чем можно было перемазаться на кухне? Тем не менее перемазаться ему почти всегда и везде удавалось. Мама причитала, твердя о своих руках, уставших от бесконечных стирок, а Мартины советчицы рассказывали ей о детях от рождения аккуратных либо поросятах. Уж сами-то они, естественно, были чрезвычайно чистоплотными детьми. Возможно, прежде и мир был чище.