Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Рене понятия не имеет, что такое держатели, но заносит в блокнот — те, что прочтут, те-то уж будут иметь понятие.

— Держатели? Серье-е-езное дело! — восклицает Ван Стипхоут. Даже он не знает, что такое держатели. — А в чем еще испытываете нужду, товарищ? Попробуем, займемся.

Райнога: — Ну, еще не хватает нам монтажных плат, контактных пружин… А потом еще требуют, чтоб план выполняли.

«Монтажные платы… контактные пружины…» — строчит Рене. Ни он, ни Ван Стипхоут не имеют о том даже отдаленного представления.

— А как на это смотрят товарищи женщины? — спрашивает на сей раз Рене, чтобы хоть о чем-то спросить — ведь рядом с Ван Стипхоутом он чувствует себя круглым дураком.

Райнога: — Пожалуйста, сами спросите! Девушки! Тут товарищи из газеты хотят потолковать с вами. Вам одну или двух позвать? А лучше — ступайте к ним сами.

Наши герои устремляются к столикам девушек. Рене обводит их беглым взглядом — Баниковой нет среди них, это опять не ее смена, — господи, и о чем же их спросить?

Но Ван Стипхоут уже нашелся: — Так как, товарищи девушки, работа кипит?

Девушки ухмыляются. Вопрос без адреса, ни одна не чувствует себя обязанной отвечать.

— Товарищ мастер говорит, что у вас простои, — помогает спасти положение Рене. — Какое на этот счет у вас мнение?

Но и этот вопрос без адреса. К счастью, одна отвечает:

— Пускай нас деталями обеспечивают.

— А то и работать-то не с чем, — добавляет еще чей-то голос.

Рене быстро записывает, ситуация, в которой они очутились, кажется ему совершенно дурацкой.

— Да-а-а, да-а-а, пра-а-авильно, пра-а-а-авильно! — поддакивает Ван Стипхоут и внезапно выкрикивает: — Товарищи женщины! А жизнь ведете культурную?

А это уже предел глупости, думает Рене, краснея за Ван Стипхоута. Но что происходит? Девушек вдруг так и понесло: оказывается, пятеро из этого цеха поют и танцуют в ансамбле «Ораван». Итак, у Рене уже в кармане заметка о простоях — то-то товарищ Пандулова порадуется, что в номере будет нечто о производстве, — да и еще парочка других тем.

— Царь! — Рене дома тоже стал уже частенько говаривать «царь». — Ты, царь, пожалуй, все-таки психолог!

А Ван Стипхоут, в благодарность за признание, наклоняется над консервной банкой китайского мяса и шепчет Рене:

— Хочешь, скажу тебе кое-что, царь? Завод идет к производственной катастрофе. Меня ввели в курс!

Ну это уж позвольте! Теперь не так-то просто подцепить Рене на удочку.

[13] В ПЕЧАТЬ, НЕПРЕМЕННО В ПЕЧАТЬ!

— Что же натворил этот Тршиска? — спрашивает товарищ Пандулова Рене, когда тот явился в редакцию на следующее утро после истории с детьми.

— Да ничего особенного, — отвечает Рене, тут же смекая, что он пока вне подозрений. — Я тоже с ним был. Ну, была у нас бутылка вина… еще мальчики Фркача там возились, попросили дать попробовать…

— Гм-гм. Фркач сразу изо всего бучу поднимает. И с Вавреком тогда. А потом ходит и поливает людей грязью. Надо будет с ним побеседовать.

Товарищ Пандулова уходит, приходит Ван Стипхоут.

— Абсурд, царь! Фркач расхаживает по заводу и повсюду треплет, что Тршиска его детей развращал? Вчера мальчикам делали анализ крови — нашли в крови алкоголь!

— Кто тебе это сказал? — удивляется Рене.

— Ну кто — сам Фркач, познакомился я с ним у доктора Сикоры, человек симпатичный, вооруженный.

Рене передает Ван Стипхоуту утренний разговор с товарищем Пандуловой, и тот припоминает, что Фркач обвинял только Тршиску. А в общем-то, пожалуй, и для Тршиски лучше, если его одного будут считать причастным к этой истории — тогда Рене мог бы свидетелем выступить.

Приходит Рене с работы — Тршиска уже дома. Он и на заводе был. В милиции составили протокол, разрешили переночевать там, а утром он прямо пошел на завод. Но явился с двухчасовым опозданием.

— Теперь два часа у меня вон из кармана, — сердится Тршиска и на чем свет стоит клянет Фркача.

— Как спалось-то? — спрашивает Рене.

— Конечно, хреново. Дали два одеяла — холод там собачий. Этот болван потребовал, чтоб в мои тридцать восемь загребли меня как преступника!

— А в милиции что? Они-то как? — интересуется Рене подробностями.

— Ясное дело, честили его. Как-никак и их потревожил. Из-за такой ерунды.

— А о чем тебя спрашивали?

— Ну рассказал я им, Иван, все как есть, что ты купил бутылку вина, что мы ее с тобой распили вроде как для сближения, ну и что эта мадамочка вечно подкидывает нам своих мальчиков и преспокойно уходит, а ты возись с ними! Ну разве это не родительская халатность, скажи, Иван? Ну и что мальчики клянчили попить и мы дали каждому попробовать. Он им там намолол еще что-то о растлении малолетних, так я им сказал, что это — чушь собачья. Вот, собственно, и все. Ты, Иван, не в обиде, что я и о тебе чего-то сказал?

— Ну что ты, мы же с тобой в этом деле на равных, — заверяет Тршиску Рене, но без особого энтузиазма.

— Между нами, Иван, я не хочу тебя как-то там обвинять, понимаешь, это так, между нами. Но чтоб дать им клюкнуть, это была твоя идея. Помнишь, Иван, как ты предложил?

— Да, — говорит Рене и смеется. — Но…

— Я понимаю, Иван, ты тогда это в шутку брякнул.