Чехов без глянца

Нельзя было не удивляться необыкновенной силе и образности, с какими он выражал свои мысли. Слушатель всецело находился под впечатлением как его мысли, так и красоты формы, в которую данная мысль выливалась. Экспромтом он гово­рил также легко, плавно, свободно и красиво, как и писал, в совершенстве владея искусством ска­зать многое в немногих словах.

Александр Семенович Лазарев:

В разговоре Чехова, как драгоценные камни, свер­кали оригинальные сравнения, но, в общем, он го­ворил превосходным, правильным языком.

Владимир Иванович Немирович-Данченко:

Длинных объяснений, долгих споров не любил. Это была какая^го особенная черта. Слушал внима­тельно, часто из любезности, но часто и с интере­сом. Сам же молчал, молчал до тех пор, пока не на­ходил определения своей мысли, короткого, метко­го и исчерпывающего. Скажет, улыбнется своей широкой летучей улыбкой и опять замолчит.

Владимир Николаевич Ладыженский:

Говорил он охотно, но больше отвечал, не произно­ся, так сказать, монологов. В его ответах проскаль­зывала иногда ирония, к которой я жадно прислу­шивался, и я подметил при этом одну особенность, ^гак хорошо памятную знавшим А. П. Чехова: перед ^тем- ^как сказать что-нибудь значительно-остроум- ^н°е, его глаза вспыхивали мгновенной веселостью, "о только мгновенной. Эта веселость потухала так внезапно, как и появлялась, и острое замечание произносилось серьезным тоном, тем сильнее дей- ¹ вовавшим на слушателя. 51

Александр Рафаилович Кугель:

Он всегда наблюдал, когда говорил, т. е. большую часть фраз в обыкновенной приятельской беседе произносил, как бы испытывая, какое они вызыва­ют впечатление, и верно ли, что именно такое впе­чатление впоследствии они вызовут. Может быть, это выходило у него иначе при интимной беседе. При таких беседах мне с ним не приходилось при­сутствовать. У него, как известно, была большая за­писная книжка, куда он заносил все, что бросалось ему в глаза или внезапно приходило на ум, без вся­кого порядка и системы — как материал. И мне по­стоянно казалось, что когда он слушает, когда улыба­ется и бросает фразы, на которые ждет реплик, то все время заполняет свою книжку.

Александр Иванович Куприн:

Он умел слушать и расспрашивать, как никто, но часто, среди живого разговора, можно было заме­тить, как его внимательный и доброжелательный взгляд вдруг делался неподвижным и глубоким, точно уходил куда-то внутрь, созерцая нечто таин­ственное и важное, совершавшееся в его душе.

Владимир Иванович Немирович-Данченко:

Он терпеть не мог длинных теоретических бесед об искусстве <...>. Недолюбливал приятельские пе­ресуды друг о друге, чем зачастую наполняются все беседы между литераторами. Но если и не находи­лось тем для разговоров, то он испытывал прият­ное ощущение даже в простой болтовне с людьми, принадлежащими к искусству.

Иван А1ексеевич Бунин:

Как почти все. кто много думает, он нередко забы­вал то, что уже не раз говорил.

Борис Александрович Лазаревский:

Чуждый всякой полемики, он спорил очень мягко. Бывало, только и слышишь его ровный, чуть над­треснутый басок:

_ Что вы. что вы, как можно! Полноте...

Иван Алексеевич Бунин:

Он на некоторых буквах шепелявил, голос у него был глуховатый, и часто говорил он без оттенков, как бы бормоча: трудно было иногда понять, серь­езно ли говорит он. И я порой отказывался.

Петр Алексеевич Сергеенко:

Басовый тембр голоса, слегка только потускнев­ший в последние годы, и студенческое словцо «по­нимаешь» остались у Чехова до последних дней.

Александр Семенович Лазарев:

Чехов любил обращение «батенька», любил слово «знаете».

Федор Федорович Фидлер.Из дневника:

8 февраля 1895. Вместо «ничуть», «ни следа» и т. п. Чехов употребляет выражение «ни хера».

Особенности поведения

Александр Иванович Кунрин:

Помнится мне теперь очень живо пожатие его боль­шой, сухой и г орячей руки, — пожатие, всегда очень крепкое, мужественное, но в то же время сдержан­ное, точно скрывающее что-то.

Владимир Николаевич Ладыженский:

С Чеховым легко было и знакомиться и дружить­ся: до такой степени влекла к нему его простота, искренность и впечатление (я не умею иначе вы­разиться) чего-то светлого, что охватывало его со­беседника.

Константин Алексеевич Коровин:

Антон Павлович был прост и естественен, он ни­чего из себя не делал, в нем не было ни тени рисов­ки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость — всегда были в Антоне Павловиче.

Александр Иванович Куприн: