Чехов без глянца

Он начал писать еще студентом; родители его. на руках которых были еще сыновья и дочь, жили бед­но, и его ужасно огорчало, что на именины мате­ри не на что сделать пирог. Он написал рассказ и отнес его. кажется, в «Будильник». Рассказ напеча­тали и на полученные несколько рублей справили именины матери.

Игнатий Николаевич Потапенко:

К матери своей он относился с нежностью, отцу же оказывал лишь сыновнее почтение, — гак по крайней мере мне казалось. Предоставляя ему все, что нужно для обстановки спокойной старости, он помнил его былой деспотизм в те времена, ко­гда в Таганроге главой семьи и кормильцем был еще он. В иные минуты, указывая на старика, ко­торый теперь стал тихим, мирным и благожела­тельным, он вспоминал, как, бывало, тот застав- 144 лял детей усердно посещать церковные службы

и при недостатке усердия не останавливался и пе­ред снятием штанишек и постегиванием по обна­женным местам.

Конечно, это вспоминалось без малейшей злобы, но, видимо, оставило глубокий след в его душе. И он говорил, что отец тогда был жестоким чело­веком.

И не только того не мог простит!. А. П. отцу, что он сек его — его. душе которого было невыносимо вся­кое насилие, — но и того, что своим односторонне- религиозным воспитанием он омрачил его детство и вызвал в душе его протест против деспотическо­го навязывания веры, лишил его этой веры. «Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, — гово­рит он в одном письме к И. Л. Щеглову, — то оно представляется мне довольно мрачным. Религии у меня теперь нет. Знаете, когда, бывало, я и два мои бра га среди церкви пели трио „Да исправится" или же „Архангельский глас", на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторж­никами». <...>

И мне всегда казалось, что к отцу он относился без той теплоты, которая согревала его отношения к матери, сестре и братьям. Особенно же к матери, которая при таганрогском главенстве Павла Егоро­вича едва ли имела в семье тот голос, на какой име­ла право. Теперь, когда главой семьи сделался А. П., она получила этот голос.

ладимир Иванович Немирович-Данченко:

Я не знаю точно, какое отношение было у А. П. к отцу, но вот что раз он сказал мне <...>: — Знаешь, я никогда не мог простить отцу, что он меня в детстве сек.

А к матери у него было самое нежное отношение. Его заботливость доходила до того, что, куда бы

он ни уезжал, он писал ей каждый день хоть две строчки. Это не мешало ему подшучивать над ее религиозностью. Он вдруг спросит:

— Мамаша, а что, монахи кальсоны носят?

— Ну, опять! Антоша вечно такое скажет!.. — Она говорила мягким, приятным, низким голосом, очень тихо.

И вся она была тихая, мягкая, необыкновенно приятная.

Федор Федорович Фидлер.Со слов А. М. Федорова. Из дневника:

20 октября 1905. Чехов был очень привязан к своей матери (a em, в свою очередь, обожали все члены се­мьи). Однако он подтрунивал над ее стремлением ве­сти аскетическую жизнь и убеждал, что надо гово­рить «леригия», а не «религия». Застав ее однажды за чтением, он сказал: «Оставьте Вы, наконец, Че- тьи-Минеи и почитайте лучше знамени-итого пи­сателя Антона Чехова!..»

Владимир Иванович Немирович-Данченко:

Очень заботился о том, чтобы после его смерти мать и сестра были обеспечены.

Жилище

Дом в Москве, на Садовой-Кудринской, 6

Александр Семенович Лазарев:

Я познакомился с Чеховым, когда он жил на Куд­ринской-Садовой в доме д-ра Корнеева, в ориги­нальном, как рассказы Чехова, флигельке, похо­жем на маленький замок; хорошо помню полукруг­лые окна, выходившие на Садовую, в форме башен. Квартира была расположена в двух этажах. Во вто­ром этаже жили мать, отец и сестра Чехова, внизу был большой кабинет писателя и две спальни — его и брата Михаила, студента, кончавшего юридичес­кий факультет.

Михаил Павлович Чехов:

В нижнем этаже помещались кабинет и спаль­ня брата, моя комната, парадная лестница, кухня и две комнаты для прислуг. В верхнем — гостиная, комнаты сестры и матери, столовая и еще одна комната с большим фонарем. На моей обязаннос­ти лежало зажигать в спальне у Антона на ночь лампаду, так как он часто просыпался и не любил темноты. Нас отделяла друг от друга тонкая пере­городка, и мы подолгу разговаривали через нее на разные темы, когда просыпались среди ночи и не спали. 147

Александр Семенович Лазарев:

Из нижнего в верхний этаж вела красивая чугун Him лестница с широкой площадкой на повороте, на ко­торой лежало отличное чучело волка. В большой комнате верхнего этажа, расположенной над каби­нетом Чехова, я помню пианино, аквариум, наряд­ную мебель и большую картину Николая Чехова, талантливо начатую, но заброшенную и не кончен­ную им. <...>