Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

По утверждению Достоевского «гений народа русского, может быть, наиболее способен, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения» ‹…› быть русским означает быть «братом всех людей, всечеловеком, если хотите». ‹…› Приписывая всечеловечность русскому народу и русскому национальному поэту — Пушкину, Достоевский придает обоим богоподобные черты [МУРАВ].

Однако всечеловечность русского народа у Достоевского на евреев не распространялась:

<В> устных и печатных замечаниях Достоевского 1880 года евреи не имеют отношения к русской национальной идее: «Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли…» Акцент на принадлежности русских к «великой арийской расе», кажется, исключает евреев. Евреи не могли быть проводниками этой эмоциональной привязанности русских к арийской расе [МУРАВ].

Уже в гимназии Чехов являл собой тип человека «здравомыслящего»: скептически-недоверчивого, рационального, рассудительного, избегающего «крайностей видения». «Здравый смысл — он беспартиен»[88], и в этой связи Чехов, при всем своем охранительском отношении к историческим составляющим русской культурной традиции, навряд ли когда-либо очаровывался такой объединяющей всех «истинных русских патриотов» воедино мировоззренческой абстракцией, как «национальная идея».

Национальная идея не рациональна, она воспринимается людьми не только как задача на пути к чему-то, а как самоцель, как миссия. Только на ее основе можно говорить о национальной стратегии, направленной на реализацию национальной идеи [ТИШКОВ].

Можно полагать, главным образом по отдельным высказываниям в переписке, что Чехов отчасти разделял взгляд Достоевского на евреев как «чужеродную расу». Историками литературы высказывается мнение [ТОЛСТАЯ Е. (II)] о его якобы убежденности в молодые годы в том, что мол-де:

евреям не надо давать ассимилироваться, т. к. патриархальный и религиозный еврей представляет меньшую опасность, чем русифицированный космополит: он менее социально мобилен и сфера его влияния традиционно ограничена [ЗАГИД].

Не секрет, что сосуществуют два образа личности Чехова — для внешнего окружения: веселый, остроумный, очень доброжелательный, располагающий к себе человек, и для приватной сферы: желчный, саркастичный, раздражительный, скептик-ипохондрик. Естественно, в разные периоды жизни, по мере развития туберкулезного процесса в организме Чехова, те или иные составляющие обоих образов становились превалирующими. Принимая во внимание это обстоятельство, можно, конечно, делая акцент на ряде негативных черт характера Чехова, говорить о присущем ему «последовательном раздражении против „сынов и дочерей израильских“» [ТОЛСТАЯ Е. (II)], но — лишь в сугубо предположительной форме (sic!), ибо никаких прямых заявлений на сей счет Чехов не делал. А кого, кто и как в повседневном быту постоянно раздражает, и по каким причинам — это вопрос отнюдь не мировоззренческий.

По этим же причинам мы можем лишь предполагать, что юдофобский пафос Достоевского не мог импонировать Чехову — как по форме выражения, так и в этическом плане. Об этом косвенно свидетельствует тональность ранних публикаций Чехова (Антоши Чехонте), — см. например, рассказ «Интриги» (1887). В сюжете юморески «По-американски» (1880), 20-летний Чехов впервые затрагивает евреев. Ее герой желает вступить в брак, и среди требований к потенциальной невесте есть такое: «Во всяком случае не еврейка. Еврейка всегда будет спрашивать: „А почём ты за строчку пишешь? Отчего ты к папыньке не сходил — он бы тебя наживать деньги науцил“. А я этого не люблю». В «Календаре „Будильника“ на 1882 год» — типичная (в том числе и для нашего времени) «фейковая новость»: «16 марта астроном Бредихин сделает сообщение о двух евреях, виденных им на планете Сатурн, которые, по его мнению, бежали на эту планету от воинской повинности». Но подсмеивается писатель не только над евреями но, что весьма показательно, ибо в то время это было редкостью, и над антисемитами. К примеру, в заметке «И то и се», посвященной концерту Сары Бернар, Алеша Чехонте пародирует кондового славянофила: «Сын мой!.. Я открыл свои глаза и увидел знамение разврата… Тысячи людей, русских, православных, толпами шли к театру и клали свое золото к ногам еврейки!» (1881). В «Визитных карточках» (1886) их автор называет главного редактора реакционного журнала «Луч» Станислава Станиславовича Окрейца — Юдофобом Юдофобовичем. Одиозную личность «присяжного юдофоба» Окрейца, человека, «в течение многих лет то под собственной фамилией, то под псевдонимом Орлицкого выливавшего в специально создаваемых им органах печати помои на еврейский народ»[89], Чехов высмеял также в рассказах «Завещание старого 1883 года», «Елка» (1884), «Прощение» (1884), «Письма» (1886), а в шуточной «Литературной табели о рангах» (1886), поставил его единолично на последнее место среди всех живущих русских литераторов («Не имеющий чина»).