Чекист

— Ну, Митя, главное — осторожность. Дома спрячь так, чтоб никакая собака не нашла. А завтра ночью разбросай по дворам на Церковной и Брянской. Не напорись на полицию. Напорешься — постарайся выбросить. Не удастся — скажи, нашел на улице, несешь сдавать в часть. Никого и ничего ты не знаешь. Пугать будут. Может, стукнут разик. Вытерпишь?

В эту минуту Мите даже хотелось, чтоб его схватили, пытали. Он доказал бы ребятам, что не напрасно они приняли его. Пряча на груди холодные чуть влажные листки, он с увлечением говорил:

— Слушай, Петя, надо что-нибудь особенное сделать! Придумать бы такое... Хочешь, я на вокзале красный флаг вывешу?

Лицо Петра сразу стало хмурым.

— Игрушки!.. Мы готовим подарок посерьезнее.

И вдруг, с силой схватив Митю за руки, стиснув зубы, с искаженным от ненависти лицом Петр прошептал:

— Мы убьем его послезавтра. Слышишь, убьем!

Горячая волна ударила Мите в грудь, в голову. Убить царя! Значит, Фиеско, декабристы, Каракозов — это не только прошлое, это живет и сейчас, рядом, в таких, как Петр... Мите захотелось обнять и расцеловать его.

— Здорово! Здорово, Петя!.. И ты сможешь сам? Своей рукой?

— Если б мне только доверили! — воскликнул Петр. — Четыре года назад они повесили моего отца. Мы писали прошение на помилование. Он сам, своей рукой подписал: «Отклонить». Ты думаешь, дрогнула у него рука? И у меня не дрогнет.

— Как же вы это сделаете?

Петр не ответил. Поджав губы, задумался. Ястребиный профиль его остро рисовался в лунном свете. Митя с уважением смотрел на него, не решаясь прервать молчание. Наконец, стряхнув оцепенение, Петр вздохнул, с глубоким убеждением произнес:

— Этим выстрелом начнется эпоха свободы, Митя!

И, не прощаясь, пошел прочь, ссутулившись и смешно болтая руками.

* * *

В начале марта 1915 года директору Бежицкого паровозостроительного завода Глуховцеву из Петрограда сообщили о предстоящем высочайшем посещении завода. Правление акционерного общества стремилось получить крупный заказ на артиллерийские снаряды, и Глуховцев сразу оценил значение приезда царя. Предвкушая огромные барыши, правление ассигновало на организацию встречи четыреста тысяч рублей.

Однако директора тревожило настроение рабочих. Дороговизна росла с каждым днем. В заводских лавках, пользуясь случаем, продавали заплесневелую, слежавшуюся муку, которую австрийские военнопленные на заднем дворе дробили молотками. Заработки падали. Свои люди доносили, что рабочие поговаривают о забастовке.

Малейшее волнение рабочих в присутствии государя могло подорвать его доверие к Обществу и сорвать заказ.

И Глуховцев вызвал из Брянска уездного жандармского ротмистра. Вечером 10 марта он принял его у себя дома.

Старый для своего чина, в потертом мундире, ротмистр чувствовал себя неловко в роскошном директорском кабинете. Плотный, представительный Глуховцев, чье холеное лицо выражало как будто одни только высокие, духовные интересы, встретил жандарма с холодной вежливостью и тщательно скрываемым презрением. Глядя в окно и пощипывая аккуратно подстриженные усики, он не спеша начал:

— Я просил вас приехать, господин ротмистр, чтобы... Простите, как вас по имени-отчеству?

— Жаврида, — вдруг осипнув, сказал ротмистр и мучительно покраснел, стыдясь и своей фамилии и того, что не посмел назвать имя и отчество.

Глуховцев, нарочито не замечая неловкости, ровно продолжал:

— Наша губерния и наш завод удостаиваются высочайшей чести, господин ротмистр. Вот прочтите письмо, полученное мной из столицы, после чего я поясню, зачем позволил себе просить вас приехать.

В кабинете было жарко натоплено, и ротмистр, читая письмо, поминутно вытирал складки дряблой шеи зажатым в кулаке далеко не свежим платком.

Глуховцев смотрел на его мешковатую фигуру, на бабье лицо в капельках пота и думал о том, как плохо подбирают и, очевидно, скудно оплачивают людей, которые охраняют благополучие империи.

Подтолкнув ногой стул, он подсел к ротмистру. Тот осторожно положил письмо, тяжело вздохнул:

— Да, большое событие... Неприятностей не обобраться...

— Несомненно, вы в свое время получите соответствующие указания и распоряжения. Но в таком деле, господин ротмистр, нельзя терять времени. На заводе очень неспокойно. У нас есть преданные рабочие, информирующие руководство завода... Мы передадим их в ваше распоряжение. Вот здесь, — Глуховцев потянулся через стол, вытащил из выдвинутого ящика запечатанный конверт, — здесь списки рабочих, в которых мы не уверены. Видите ли... — Глуховцев положил ногу на ноту, — правление понимает, что вам придется потратить очень много сил, времени. Правление высоко ценит ваш труд... труд, который надлежит компенсировать... Ведь это наше общее дело. Государь император должен ощутить здесь опору отечеству и трону... — И, передавая конверт, заключил: — Мы просим вас проявить больше твердости, избыток твердости.

И хотя Глуховцев вежливо проводил его до выходных дверей, ротмистр все время чувствовал себя лакеем, робко кланялся и, сходя с крыльца, неловко путался ногами. Он знал, что в конверте, кроме списков, лежит еще и чек.