Чекист

— Об этом завтра думать будем... — пробормотал Петр, пряча листовки. Потом он близко заглянул Мите в глаза и неожиданно усмехнулся. — Они уверены, что разбили нас. Обезоружили... Дураки! Остались люди... Вот ты останешься... Не отступишься, Митя?

Все сомнения Митины исчезли. Он смотрел на изувеченное лицо Петра, любуясь, с гордостью, с завистью.

— Никогда, Петя!

— Ну, а главное... Я-то ушел. Я сделаю!

Митя видел, что Петр весь трясется.

— Ты не заболел?

Но Петр не ответил. Выглянула луна и осветила группу людей, двигавшихся от Церковной улицы.

— Идут! — Петр рванулся, махнул рукой. — Передай моей матери... — и скрылся за углом.

А ветер все усиливался. Где-то с треском повалилось дерево. Дом скрипел и стонал. Теплые и влажные потоки воздуха, словно водопад, низвергались на Митю. Дурманил голову свежий запах мокрой травы и полыни. Шла весна. Великое счастье — отдаться борьбе, ничего не рассчитывая. Когда-нибудь в грядущем оценят люди, что стоила твоя жизнь. Отдавай ее, не задумываясь, как Петр...

Обыск прошел, как всегда. Яков Лукич с поджатыми губами копался в каждой щелочке, так что жандармский офицер со злым мальчишеским лицом несколько раз окликал его и торопил. Протокол обыска был написан тут же за столом. И в третьем часу ночи в доме Медведевых уже все затихло.

Лежа в темноте с открытыми глазами, Митя думал о славном, милом длинноносом Петре, который невесть где сейчас готовится к своему страшному и прекрасному делу.

* * *

Был второй час ночи, когда в нескольких верстах от Бежицы, в усадьбе князя Тенишева, сквозь вой бури прорвалась трескотня пистолетных выстрелов, несколько раз хлопнула входная дверь и на пол вестибюля перед ротмистром швырнули окровавленного худого юношу в гимназической куртке.

— Ножом землю копал, оружие выгребал, — отдуваясь, говорил простуженным голосом усатый унтер. — Драться полез, бандит.

Гимназист весь задергался, привстал на колени. Глаза его страстно загорелись. Глядя на жандармского ротмистра, он стал с какой-то дикой силой повторять:

— Сволочь! Сволочь! Сволочь!

Жаврида угрюмо смотрел на него, не испытывая ни злости, ни радости, ни сострадания. Он равнодушно ткнул его кулаком в лицо, и гимназист рухнул на пол.

— Везите в Бежицу.

ВСТРЕЧА

На следующее утро, 20 апреля 1915 года, Митя отправился в гимназию раньше обычного. Было тихо, тепло, светло. От ночной бури не осталось и следа. Митя постоял на крыльце, заглядевшись на березку перед домом. Она тянулась вверх шелковистой стрункой, вся в зеленом облачке. Весеннее солнце сверкало в окнах домов, в окошечках лужиц под ногами.

Когда Митя свернул на Церковную улицу, на него хлынул густой аромат хвои: все фасады и заборы были увешаны еловыми гирляндами. Всюду пестрели трехцветные флаги и золотые надписи «Боже, царя храни!»

На середине мостовой на него внезапно обрушились грохот и истошный вопль:

— Ворона!..

Едва не зацепив, пронеслась пролетка, в ней, стоя и держась рукой за плечо кучера, трясся полицейский пристав. И лошадь, и пристав взмылены — видно, не первый час носятся они по городу. Неподалеку пролетка резко остановилась, раздался испуганно-радостный визг пристава, он разнес старика дворника, потыкал куда-то пальцем и умчался дальше.

Обыватель в валенках и длинном изодранном пальто спешно докрашивал веселой желтой краской забор у вросшего в землю домика.

Улицы были еще безлюдны. Только отовсюду из-за притворенных дверей доносились возбужденные голоса — праздничный гул шел по городу. Бежица готовилась.

Перед зданием гимназии толпились, гонялись друг за другом, перекликались гимназисты. Никто не говорил ни о ночных арестах, ни о Петре.

Вот на крыльцо вышел директор, из-под черных мохнатых бровей оглядел толпу. Выкатился сияющий учитель истории. Стали строиться в пары.

Всю дорогу Митя тревожно озирался по сторонам: не мелькнет ли бледное лицо Петра. Они повернули к заводу, подошли к свежевыкрашенной зеленой платформе, усыпанной полосами желтых, синих и красных опилок. Все пространство вокруг было широко оцеплено городовыми. Сумеет ли Петр пробраться?

Какой-то человек в черном подбежал к директору и закричал с выражением смертельного ужаса:

— Куда?! Куда?! Ваше место на поляне!

Их перевели через полотно и выстроили двумя шеренгами у самого входа в церковь, расположенную напротив заводских ворот. Отсюда Мите видна была платформа с павильоном, разукрашенным флагами, яркими полотнищами и вензелями. Там, у павильона, толпилось множество людей во фраках и мундирах.

Стали подходить учащиеся других школ. Они пристраивались шпалерами, образуя широкий коридор от платформы до церкви. Последними явились пожарники — триста дружинников в медных шлемах, с оркестром и знаменами. А вокруг, за цепью охраны, темнела плотная масса бежицких жителей.

Митя ждал, что тот порыв, который он испытал ночью при встрече с Петром, вернется. Стоит ему увидеть царя, страшного, жестокого царя, — и проснутся ненависть, готовность пожертвовать собой, спасти эти тысячи обездоленных людей, толпящихся вокруг.

Но тут кто-то рядом восторженно завопил:

— Едет! Едет!