Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

Теоретически это (повторное) «открытие государства» можно описать, опираясь на труды немецкого правоведа Карла Шмитта, опубликованные в 1932 г. (к тому времени они несли в себе только зачатки фашистской идеологии). Будучи сторонником авторитарной государственности, Шмитт восхвалял государство как «модель политического единства» или, что больше подходит к советскому государству, как «носителя монополии на принятие политических решений»[1415]. Политическая монополия, которая в Советском Союзе стала вотчиной государства, теперь всеми силами этого государства защищалась от общества и от индивидуумов, разобщенных в силу своих эгоистических интересов.

Так, Эрик ван Ри указывает, что Сталин, в отличие от Ленина, отводил государству важную роль в деле достижения идеологических и политических целей в противовес обществу и, тем самым, находился в русле западноевропейской революционной доктрины. Централизм, который в этом контексте рассматривался как неотъемлемый элемент системы, а также рост мощи государства, обосновывались Сталиным, а также советской исторической наукой не в последнюю очередь ссылками на достижения Ивана Грозного и Петра Великого[1416].

Дэвид Бранденбергер в своем анализе «Краткого курса истории ВКП(б)» также диагностирует сосредоточение «главного фокуса на централизованном государстве» («heavy focus on the central state»). В частности, Бранденбергер обнаружил, что Сталин внес следующую правку в первый вариант текста «Краткого курса», подготовленного в апреле 1938 г. Е.М. Ярославским и П.Н. Поспеловым:

«1. Сталин преуменьшил значение культа личности, переключив акцент на роль Ленина, центрального партийного и центрального государственного аппарата в качестве главной движущей силы истории. То есть сделал историческое описание менее личностно- и более институционально ориентированным.

2. уменьшил внимание к региональным и республиканским партийным организациям и де-факто централизующему фактору истории;

3. уменьшил внимание к интернационализму, международным делам, иностранным заговорам и Коминтерну;

4. уменьшил внимание к национальному вопросу, буржуазному национализму и “дружбе народов”».

Что же касается нивелирования опасности троцкизма, то здесь интересной является следующая сталинская правка:

«5. переписал историю оппозиции в СССР, как большевистской, так и небольшевистской. Ярославский и Поспелов описывали борьбу с оппозицией в клаустрофобских, истерических выражениях: оппозиция-де была хорошо организованной, вездесущей угрозой с давно и прочно налаженными связями с силами мирового капитализма за рубежом. И поэтому борьба с оппозицией требует непрерывной и постоянной бдительности. Сталин же урезал, минимизировал оппозицию практически со всех концов: она стала не столь грозной, не столь хорошо организованной и не столь влиятельной; ее исторические корни оказались менее глубокими, а связи с внешними врагами и организациями внутри страны менее внушительными. Более того, сталинские ревизии предполагали, что борьба с оппозицией прошла свой пик уже в текущем (1938) году, и хотя бдительность еще требовалось сохранять, уровень угрозы отныне должен был уменьшаться. Иными словами, хребет оппозиции был более или менее сломлен».

Что же касается значения фактора военной опасности в период до Мюнхенского соглашения, то весьма примечательным является то, что внешняя угроза не заняла место, оставшееся вакантным после уничтожения оппозиции. Напротив, по данным Бранденбергера, Сталин вычеркнул соответствующий пассаж в тексте Ярославского и Поспелова, в котором утверждалось, что капиталистические страны готовят войну против СССР. В результате в «Кратком курсе» осталось только утвержение о том, что война между капиталистическими странами уже началась[1417].

Усиленное внимание феномену огосударствления СССР в 1930-е гг. уделяет немецкий историк Бенно Эннкер. Он пишет о специфическом процессе основания сталинского государства на новых началах не только применительно к конституции 1936 г., но и к формированию нового «советского народа», который в конечном итоге испытал это огосударствление на себе[1418]. «Точнее говоря, речь здесь без сомнения должна идти о процессе основания имперского государства», — полагает Эннкер[1419].

Эрик ван Ри интерпретирует сталинское отношение к государству похожим образом, хотя и без упоминания имперского аспекта: «В его [Сталина] понимании, размер советского государства отделял его политику от политической машинерии предшественников, а не сводил их вместе. Главным образом его впечатлял тот факт, что большевистское государство было больше, чем государственная машина царской империи»[1420].