Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

Тем не менее следовало бы обсудить, действительно ли важнейшее отличие «политической машины» сталинского государства по сравнению с царской Россией, а также с Германией обуславливалось его размерами, т. е. монструозностью. Скорее главное отличие сталинского государства следует искать в его гомогенности. Это значит, что на пути возникновения государственных институтов, которые были бы в состоянии действовать по собственному усмотрению — друг с другом, друг против друга или против правящей партии, — неуклонно воздвигались барьеры, чем подчеркивался инструментальный характер сталинского государства[1421].

В отличие от авторитарно настроенных элит Германии до и после 1933–1945 гг., здесь не было речи о предпочтении государства в качестве единственного гаранта стабильности во времена трансформирующейся или нестабильной политической системы. Главной категорией применительно к СССР являлось не государство, а политический строй, который был усилен и укреплен посредством государственных институтов. Серьезное ускорение процесса огосударствления, начиная с осени 1938 г., вероятно было связано, как и завершение Большого террора в ноябре 1938 г., с тем, что вожди Советского Союза после Мюнхенского соглашения наконец-то осознали, что будущая война уже стоит у ворот. Это, в свою очередь, требовало форсированного развития государства, легитимированного системой правил и стандартов, само собой разумеется, под строгим надзором политического руководства[1422].

Сталинистская модернизация

Опора на теорию огосударствления СССР, процесс которого ускорился начиная с осени 1938 г., позволяет демонтировать тезис о кланах, главенствующий сегодня в историографии «бериевской чистки». В соответствии с ним, главной целью кампании наказания «нарушителей социалистической законности» из рядов тайной полиции и милиции была ликвидация наиболее мощных кланов, доминировавших в этих структурах, и замена их другими или новыми группами[1423]. Однако по меньшей мере в отношении Николаевской области этот тезис не работает. Здесь ничто не свидетельствует в пользу того, что целью кампании было уничтожение «ежовского» клана или «клана Успенского», хотя следствие уделяло особое внимание отношениям обвиняемых чекистов с Успенским.

В качестве альтернативной напрашивается новая объясняющая модель, которую можно применить к Советскому Союзу в целом, а именно: кампания наказания «нарушителей социалистической законности» была призвана торпедировать клановую систему (систему патронажа и клиентелы) в целом[1424]. Эта система должна была быть сначала подорвана, а затем надолго устранена за счет того, что лояльность всех сотрудников карательных органов теперь адресовалась исключительно государству. Тем самым также подрывалась возможность обособления или автономизации государственного аппарата в результате формирования государственных институтов, действующих по собственному усмотрению.[1425]

Таким образом, кампания наказания «нарушителей социалистической законности» была по своей сути большим, чем просто дисциплинирование и воспитание чекистов или возвращение НКВД в рамки полномочий до 1937 г.[1426] Еще одна интерпретация сводит эту кампанию к реваншу, который партия с подачи Сталина взяла у НКВД. Она, безусловно имеет под собой основания, но объясняет только часть случившегося[1427].

И, не в последнюю очередь, конечно было бы неправильно и слишком просто объяснять изменение мотивов кампании «чистки чистильщиков» (от обвинений в троцкизме к обвинениям в «нарушении социалистической законности») только тем, что Сталин объявил троцкистско-бухаринскую оппозицию разгромленной — как на страницах «Краткого курса», так и на XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 г. Такой методологический подход был бы сильно персонализированным, а потому дефектным. Действительно, непредсказуемость и своенравие вождя кажутся определяющими для сталинской системы. Это напоминает дефиницию термина «деспотия» Карла Виттфогеля[1428], который характеризовал «деспотию» как форму правления, где решающую роль играют произвол и причуды настроения повелителя. Но я в свою очередь придерживаюсь принципиального убеждения, что сложные государственные образования и формы правления новейшего времени не могут описываться с использованием таким понятий, как «деспотия» или «произвол», включая применение аналогичных терминов к сталинской (репрессивной) системе[1429].