— Говорят, что настоящая привязанность слепа. Может быть, и так. Но я попытаюсь... На первый взгляд он кажется человеком легкомысленным. Но, пожалуй, это — обманчивое впечатление. Кто познакомится с ним поближе, тот увидит, что он вдумчив, умен, серьезен. Я уже вам говорила...
Марина умолкла, задумалась.
— И все же я смею утверждать, что этот человек несколько легкомыслен. Есть в нем что-то от богемы, от прожигателей жизни. Он любит рестораны, веселые компании, легко тратит деньги — на себя и на других, любит щегольнуть острым словом и острой мыслью. О таких говорят: для красного словца не пожалеет и отца.
— Не пойму — вы в осуждение Бахарева говорите или в одобрение?.. Лично я люблю острую мысль. Самое опасное — стандартомыслие. Оно идет от равнодушия. А ваш Бахарев каков?
— О, нет, он не из равнодушных. Нет, нет... Он человек импульсивный, человек острой реакции. И эта реакция его... Я боюсь, что она будет понята господином Зильбером по-своему. Я боюсь, что он попытается...
Марина хочет подобрать слова, чтобы точнее выразить свою мысль, но не находит подходящих слов. И Птицын спешит ей на помощь:
— Сделать с Бахаревым то же, что он пытался сделать с вами.
— Возможно, что и так... Я не знаю, чем кончился их разговор...
Она несколько растерянно оглянулась по сторонам, словно хотела убедиться в том, что никто кроме Птицына не слышит ее слов.
— Мне очень тяжело говорить вам все это...
Она осеклась, смутилась, а Птицын про себя отметил: «Пожалуй, я начинаю проникать в тайну, которую не отнесешь к категории государственных. Вот уж действительно — молодость не умеет таить своих чувств».
И снова пауза. А Птицын не склонен нарушать молчание. С невозмутимо-отрешенным выражением смотрит он куда-то в сторону и ждет.
— Зильбер настойчиво добивался встречи с Бахаревым, — продолжает Марина. — Я это чувствовала. Я догадывалась, зачем нужна ему эта встреча... Подходящий, с точки зрения Зильбера, объект. Я вам говорила о некоторых чертах его характера... Таким я нарисовала его портрет и в разговоре с Зильбером, когда мы были в Архангельском. Тогда у меня еще не сложилось окончательное представление о «туристе»» А потом было уже поздно. Он действовал тонко и хитро. Не могу не воздать должное его хватке...
И она снова о том же, об ухищрениях «бородача».
— «Турист» избрал другую тактику. Он знал, как я люблю маму. Для меня нет на свете человека более дорогого, близкого... Хотя иным со стороны кажется, что я плохая дочь...
— А как мама относится к вам?
— Обожает, опекает, как ребенка.
— Да, все мамы на свете одинаковы... Ну, а вот, скажем, вы пошли в ресторан «Метрополь». Пошли с человеком, не очень еще близким. Мама знала об этом?
— Конечно. Я, правда, с трудом, но дозвонилась ей в тот вечер. Она дежурила в больнице...
Птицын тут же вспомнил, как они с Бахаревым терялись в догадках, кому Марина звонила по телефону-автомату на пути в ресторан: маме или Зильберу?
— Это очень трогательно. Но я, кажется, прервал нить вашего рассказа. Прошу прощения. Вы остановились на том, что Зильбер повел атаку с другого фронта.
— Да, это было так. — И она все теребит и теребит воротничок своей блузки, будто он душит ее. — Зильбер знал, что я очень дорожу спокойствием мамы... Да, да, это так... И Зильбер заявил, что, если я откажусь помогать отцу, он расскажет маме обо всем и предупредит, что на карту поставлена судьба ее дочери... Законченный негодяй! Когда он пустил в ход шантаж, я сникла и...
— И поддалась?
— Нет, нет... Это случайность...
— Что вы имеете в виду?
— Встречу Зильбера с Бахаревым на ВДНХ.
— Когда, в какой связи?
...Марина долго упорствовала: «Нет, нет, я не желаю идти в ресторан». А Бахарев твердил свое: «Почему ты упрямишься? Я хотел бы отметить твое выздоровление. И, вообще, люблю застолье под звуки джаза».
У нее не было никаких оснований кого-то в чем-то подозревать, но шестое чувство подсказывало ей, что встреча в «Метрополе» произошла отнюдь не неожиданно. Возможно, что все это ложный страх. Но в ресторан с Бахаревым она не пойдет. И решение ее непоколебимо. Она должна помешать встрече Зильбера с Бахаревым.