Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина

Проблема неверной, чрезмерно пессимистичной научной интерпретации усугубляется, когда речь идет о судьбе 1-330. На последней странице романа Д-503 наблюдает, как ее пытают. Поскольку она сопротивляется допросу, ее душат снова и снова. Каждый раз ее приводят в чувство, так что она определенно жива, когда Д-503 заявляет: «Завтра они все взойдут по ступеням Машины Благодетеля» [294]. Хотя в романе это «завтра» так и не наступает, некоторые исследователи полагают, что Д-503 наблюдает за ее казнью[54]. Конечно, в рамках текста это не самый главный вопрос: ясно, что перспективы у 1-330 и ее сокамерников самые мрачные. Но в романе, в котором столько поворотов сюжета и судеб, в котором так резко нарушаются всевозможные типовые ожидания, можем ли мы действительно быть совершенно уверены, что казнь состоится? А что, если тюремщиком окажется S-4711? К этому моменту читателю рекомендуется занять выжидательную позицию.

То, что исследователи, в том числе некоторые весьма видные ученые, чаще всего неверно толкуют именно эти три темы, не случайно, поскольку каждая из них подталкивает роман с его проблематикой к ясному и пессимистическому, если не мазохистскому финалу. Из этого можно заключить, что мы предпочитаем категоричные выводы и однозначные развязки. Возможно ли, что эти ученые, как и многие другие читатели, толкуют роман именно так, чтобы преувеличить неизбежность гибели Д-503 и, образно говоря, пережить собственный конец? П. Брукс утверждает: «Влечение, заложенное в тексте, – это в конечном счете влечение к концу, к узнаванию, которое и оказывается моментом смерти читателя в тексте» [Brooks 1985: 108].

Как в музыкальном произведении, в традиционном повествовании, после того как разрешается конфликт, говорить больше ничего не нужно – вся книга уже позади. Иногда это достигается фактической смертью главного героя – так завершаются «Анна Каренина» (хотя Толстой продолжил роман, написав еще и восьмую книгу), «Защита Лужина» Набокова, «Серебряный голубь» А. Белого. «Доктор Живаго» на некоторое время задерживается в эпилоге после похорон Живаго, а затем еще на несколько десятилетий в памяти его любящих друзей. «О дивный новый мир» завершается самоубийством Джона Дикаря, а в конце «1984» Уинстон Смит ожидает пули в затылок, размышляя о том, как он любит Старшего Брата. Собственно, смерть часто дает персонажу своего рода ретроспективное определение; конечно, это несправедливо, но, если герой – жертва убийства, казненный узник или самоубийца, запоминается он в первую очередь своей гибелью.

Учитывая, что как автор Д-503 наделен привилегией писать все, что ему заблагорассудится, он воплощает собственное стремление побывать по ту сторону принципа удовольствия: несколько раз «прорепетировав» свою смерть в предыдущих записях, в последней он изображается «мертвым-живым».

Д-503 близок к тому, чтобы дать читателю то, чего тот, по словам П. Брукса, на самом деле хочет. Следуя фрейдовской универсальной сюжетной схеме, согласно которой любой роман организован по принципам человеческой жизни, «то, что движет текстом, постоянно повторяясь, – это воля к смерти, стремление к концу» [Там же: 102]. Необходимый и долгожданный заключительный аккорд, столь мощная сила в музыке, здесь равносилен смерти текста, а вместе с ним и смерти читателя – как читателя данного текста.

Но роман Замятина – это, помимо прочего, полемика с традиционными способами повествования и, следовательно, повествовательными концовками. Как говорил Йоги Берра, игра в бейсбол «не кончена, пока она не кончится». Роман «Мы» не кончился, хотя он и закончен.

2 × 2 = 5… Замятин явно не хотел, чтобы на последней странице читатель расслабился и успокоился, – напротив, он побуждает нас думать дальше. Как мог бы сказать Подпольный человек о своем несовершенном равенстве, «2 × 2 = 5» – это не начало конца, а просто начало. Этим мы вовсе не собираемся ограничивать или «финализировать» мысль читателя. Лучший способ закончить эту главу – сказать, что наше прочтение «Мы» еще «не кончилось».

Глава 7 Lex SexuaLis

1. Любовный интерес

Один из способов обнаружить человеческую природу – оскорбить ее. В этом отчасти состоит основная тактика антиутопической фантастики. Как мы отмечали в предыдущих главах, стоит писателю изобразить общество, действия которого далеко выходят за рамки обычного человеческого поведения, как большинство героев, а с ними и читатель, почувствуют угрозу дегуманизации. Наша реакция будет скорее эмоциональной, даже висцеральной, чем просто сознательной. Этот прием особенно действенен, когда речь идет о сексуальном поведении – теме, которая подробно и зачастую зловеще-экзотически трактуется почти во всех антиутопиях, а также в некоторых «позитивных» утопиях.