Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина

Есть еще одна причина, по которой мы отметаем рациональные аргументы в пользу утопии. Дело в том, что рациональность не только воспринимается как самоочевидность – она идет вразрез с тем, как мы обычно мыслим или предпочитаем мыслить. Казалось бы, нетрудно объявить адаптивным преимуществом умение контролировать собственное мышление, особенно если оно направлено на достижение желаемой цели. Но, по словам Л. Космидес и Дж. Туби, характеристиками биологических адаптаций обычно являются экономность, эффективность, сложность, точность, специализация и надежность [Cosmides, Tooby 1992: 165]. Еще одна важная составляющая – аффективная: адаптации обычно подкрепляются эмоциями, которые мотивируют их осуществление. Как мы увидим в «Мы», ни одна из этих характеристик не приложима к нашим познаниям в математике, этой квинтэссенции рационального мышления. Формальная логика часто требует тренировки и сложных упражнений на концентрацию мыслей даже в большей степени, чем математика. Как утверждает Д. М. Басс, «человеческий разум не в состоянии функционировать согласно формальным законам логики», по крайней мере достаточно долго и не прилагая больших усилий [Buss 1999: 374]. Пинкер полагает, что наше мышление не адаптировано «к размышлению о произвольных абстрактных сущностях» [Пинкер 2017: 396]. На ранних этапах эволюционной истории логика и объективность, свойственные научной мысли, вероятно, не входили в требования отбора: они были затратными и не всегда адаптивными, как мы видели в случае харизмы [Там же: 331]. В обществах, отличных от нашего, особенно менее развитых, детям, прежде чем они достигнут зрелости, требуется гораздо меньше обучения, в основном потому, что их не учат рациональному мышлению, и это, несомненно, ведет к тому, что они не достигают значительного экономического и интеллектуального развития. Басс задается вопросом, имеются ли в обществах охотников-собирателей хоть какие-нибудь системы счисления, хотя наверняка у них есть свои методы распределения долей, позволяющие соблюдать относительную справедливость [Buss 1992: 250]. Ранее, размышляя о взаимном альтруизме, мы уже отмечали, что люди особенно быстро и безошибочно распознают обманщиков. Хотя со стороны обычаи охотников-собирателей выглядят запутанными, дети, растущие в этих обществах, усваивают их с большой легкостью и без всякого формального обучения. За исключением игр, облегчающих нам труд логического мышления и дедукции, мы обычно не любим задействовать рациональное мышление. И мы не можем довольствоваться одними умозаключениями. Как уже отмечалось в предыдущей главе о сущности харизмы, более спонтанные, хотя и ненадежные формы познания легко побеждают логическое мышление. Мы склонны к поспешным выводам, к утверждениям, опережающим доказательства, и к небрежному мышлению в целом, особенно когда стремимся рассуждать логически (см. [Cromer 1993]).

Таким образом, рациональность, судя по всем признакам, лишь недавно стала частью нашего эволюционного процесса, а утопическое мышление пытается существенно ускорить ее развитие – настолько, что нам это неудобно. Космидес и Туби называют рациональность «продуктом набора функционально специализированных, полученных эволюционным путем механизмов, большинство из которых определяется содержанием и передает содержание» [Cosmides, Tooby 1992: 220]. Это придает рациональному мышлению врожденный характер. Осознав, что способность к рациональному мышлению не универсальна, мы также с большей легкостью видим, насколько неравномерно мы его применяем. Например, системы межэтнического обмена существуют у нас уже тысячи лет, но подумайте, сколько открытий в математике и формальной логике было сделано всего лишь за последние четыре столетия. Стоит также вспомнить, как мало было выдающихся математиков или логиков до появления современных систем образования. В результате выходит, что рациональное мышление – тепличное растение: оно нелегко приспосабливается к нашему разуму, хотя, будучи неотъемлемой частью научного познания и дискурса, становится весьма важно для наших требований к верификации. В конце концов, рационально мыслить можно лишь о вещах доказуемых и при этом в некотором роде повторяемых для всех наблюдателей. Тем не менее рациональность часто пасует перед харизмой, мифологией, интуицией, фантазией и другими, менее надежными способами познания. Если бы рациональность действительно доминировала, если бы именно она была притягательной для нашего внимания, мы, скорее всего, отказались бы от прочих видов познания и, таким образом, лишились бы их преимуществ, которые дает возможность выбора. Пока рано говорить о каких-либо убедительных доказательствах, но это может объяснить, почему рациональность все еще кажется нам чем-то чуждым и неприятным, как это происходит с математической образностью и мыслью в «Мы».