Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина

Повествование Д-503 часто попросту абсурдно. Роман полон логических пробелов и ошибок. Почему Единое Государство намеревается завоевывать другие планеты, если оно еще не усмирило дикие народы, оставшиеся на Земле? Следующий уровень – это уровень несообразностей. Например, каким образом Д-503, глядя сквозь тускло-прозрачную Зеленую Стену, может увидеть, что у зверя по другую сторону желтые глаза [200]? Как можно маршировать по стеклянному тротуару? Алогизмы присущи и самому Д-503. Например, он так до конца и не понимает, что на уме у 1-330. Так, когда объявляется Операция по удалению фантазии у всех нумеров, он немедленно звонит ей, чтобы сообщить радостную новость, но в ответ получает многозначительное долгое молчание [259]. В одном случае Д-503 противоречит самому себе буквально в пределах половины страницы: вначале говорит, что он и 1-330 одинаковы, а несколькими строками ниже – что они совершенно разные [143]. Он заканчивает тридцатую запись мыслями о самоубийстве и начинает следующую со слова «Спасены!» [256–257]. В конце тридцать третьей записи он прощается с читателем строками, напоминающими внезапное окончание пушкинского «Евгения Онегина», но в начале тридцать четвертой наш герой по-прежнему с нами [268–269]. Почти то же самое происходит в конце тридцать восьмой записи, когда сразу после последнего разговора с 1-330 он в порыве эмоций письменно заявляет, что больше не может писать. А следующая, но не последняя запись снабжена подзаголовком «Конец» [289].

Все утопические произведения ведут свое происхождение от «Государства» Платона, так что они интертекстуальны по определению, – это убедительно показал Г. С. Морсон в книге «Границы жанра» [Morson 1981]. Чтение утопий непременно предполагает поиск отсылок к другим текстам. Благодаря С. Хойсингтон [Hoisington 1993] в «Мы» выявлено и детально аргументировано наличие «пушкинского следа»: в основном он связан с поэтом несколько африканской внешности, R-13, созданным по образу и подобию того, кого в России называют «наше всё». Когда Д-503 оплодотворяет 0-90, он испытывает ощущение, подобное прыжку с башни [213], что напоминает вещий сон Самозванца в «Борисе Годунове». Взойдя на борт «Интеграла», он видит «муравьиных людей» [269] – точно так же Самозванцу с высоты виделась «Москва что муравейник» [Пушкин 19606: 218]. Запись Д-503 о древних выборах: «…ночь, площадь, крадущиеся вдоль стен фигуры в темных плащах» [230–231], а возможно, и в масках напоминает вступительную сцену «Каменного гостя». Фигура юноши с горящим углем вместо сердца, которую Д-503 видит за Зеленой Стеной, – весьма прозрачная отсылка к пушкинскому «Пророку», этой знаменитой декларации поэтической независимости. Кроме того, текст Д-503 пересыпан искаженными обрывками цитат Достоевского, связывающих роман с «Записками из подполья» (например, стихотворение о 2 х 2 = 4) и «Братьями Карамазовыми», прежде всего в эпизоде встречи Д-503 с Благодетелем, явно списанным с Великого инквизитора из поэмы Ивана. А. Шейн отмечает и другие скрытые намеки на Достоевского: так, прослушивание Скрябина сравнивается с эпилептическим припадком, а собрат R-13 по поэтическому цеху внезапно объявляет, что он гений и, следовательно, выше закона, подобно Раскольникову [Shane 1968:142–143]. Еще одна реминисценция – утверждение Д-503, что «сознают свою индивидуальность – только засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб» [224], отсылающее к зубной боли Подпольного человека.

В романе также присутствуют многочисленные аллюзии на произведения других авторов, например возможный намек на «Путешествия Гулливера» (1726) Дж. Свифта: когда Д-503, как заправский солипсист, фантазирует, будто это он создал мир, он боится двинуть локтем, «чтобы не посыпались осколки стен, куполов, машин», как будто он находится в Лилипутии [142]. В других эпизодах Д-503, отмечающий, что к прошлому он в лучшем случае равнодушен, намекает на гордиев узел, разрубленный Александром Македонским [216], и припоминает библейскую историю об Аврааме и Исааке [291][44]. Аллюзией может быть и музыкальная цитата из Марша Единого Государства: возможно ли, что «тра-та-та-там» [142] – это те самые знаменитые четыре ноты, с которых начинается Пятая симфония Бетховена? Помимо многочисленных аллюзий на Библию, в том числе пародийных, мы, конечно, должны ожидать интертекстуальных связей с «первоутопией» – «Государством» Платона. Не может же Благодетель быть описан как «лысый, сократовски лысый человек, и на лысине – мелкие капельки пота» [283] без всякой привязки к главному персонажу этого греческого диалога? Вспомним также, что Д-503 протаскивает в текст описание одной мифической местности, не упоминая, что наши знания о ней почерпнуты у автора пресловутого «Государства»: