– Все бы хотели хоть что-то узнать о вас, Лим
Скрепив листы степлером, Пак идет к своему столу. Стоя двигает мышкой, отправляет в печать следующий материал и возвращается к принтеру.
– Я слышал, что вы близки с госпожой Ким Сонхи, активной участницей рабочего движения. Слышал, что до прихода в наш офис вы занимались делами, связанными с кризисом в промышленности.
Ты отвечаешь осторожно:
– Не то чтобы близки… Она долгое время мне помогала.
– Что касается меня, то я другого поколения, поэтому о госпоже Ким Сонхи довелось слышать только истории, похожие на легенды. Например, как в конце семидесятых годов, когда президент Пак Чонхи принимал неотложные меры для удержания своей власти, на острове Ёидо, где в день Пасхи в церкви собралось несколько сот тысяч верующих, Ким Сонхи пробралась на подиум прямо во время прямой радиотрансляции богослужения CBS. С помощью нескольких молодых работниц она отобрала микрофон у ведущего и несколько раз прокричала в эфир «Мы – люди, защитим права рабочих!», после чего ее стащили с подиума.
Он серьезно спрашивает:
– Вы ведь тоже были причастны к этому делу?
Ты мотаешь головой:
– Тогда меня не было в Сеуле.
– А, люди говорили, вы и в тюрьме побывали… Я думал, из-за этого дела вас и посадили. Все коллеги тоже так считают.
Через темные окна просачивается влажный ветер. Тебе вдруг кажется, что это чей-то протяжный выдох. Ночь, словно огромное живое существо, открывает рот и исторгает из себя влажные пары. И всасывает в темные легкие горячий воздух, скопившийся в плотно закупоренном офисе.
Внезапно почувствовав усталость, ты опускаешь голову. Заглядываешь в кружку, несколько секунд изучаешь темно-коричневую гущу на дне. Как всегда, когда нет подходящих слов для ответа, ты поднимаешь голову и улыбаешься. Вокруг твоих губ появляется тончайшая сетка, сплетенная из морщинок.
Ты стоишь на едва освещенной остановке перед стендом со схемами маршрутов автобусов.
За спиной тяжелый рюкзак, в нем блокнот, книга, ручка и карандаш, туалетные принадлежности, бутылочка с водой объемом двести пятьдесят миллилитров, портативный диктофон и аудиокассеты.
Через эту остановку проходят всего три маршрута. Один за другим подъехали автобусы, остановились, забрали пассажиров и уехали, и ты осталась одна. Ты пристально рассматриваешь темную тротуарную плитку, до которой не доходит свет уличного фонаря.
Ты отворачиваешься от схем маршрутов автобусов и делаешь шаг вперед. Продеваешь руки под лямки рюкзака, давящего на плечи. Ты двигаешься медленно, ощущая дуновение ветра теплой летней ночи. Шагаешь справа налево, затем слева направо. Доходишь до границы между тротуаром и проезжей частью и поворачиваешь назад.
Когда Пак подготовил документы и собрался покидать офис, ты закинула на плечи рюкзак и вышла вместе с ним. Ведя пустой разговор, вы дошли до остановки, и ты смотрела, как Пак заходит в автобус. В салоне он неловко попрощался с тобой глазами, и ты ответила ему тем же, опустив на мгновенье веки.
Ты думаешь.
Смогла бы я сделать это, если бы Пак не появился в офисе?
Смогла бы набраться храбрости и нажать на кнопку диктофона?
Каким бы мог получиться рассказ, если в сплетение непринужденных выражений и сухих фраз были бы вставлены бессловесные нити, узелки напряженного покашливания и замешательства?
Ты надеялась сделать это и поэтому сегодня, в один из праздничных дней Освобождения от японского правления, выпавший на выходной, пошла в офис. Даже взяла с собой умывальные принадлежности на тот случай, если время затянется и придется не спать всю ночь.
Но смогла бы ты на самом деле это записать?
Если ты сейчас войдешь в тесную душную квартирку, сможешь ли положить диктофон и кассеты на стол и начать рассказывать все с самого начала?
В прошлый понедельник, как только до тебя дошла запоздалая новость о болезни Сонхи, ты позвонила ей. Ты набирала ее номер каждый час, и только на четвертый раз она взяла трубку. Разговор после десяти лет молчания был коротким и без лишних эмоций. Ты внимательно прислушивалась к ее голосу, ставшему до неузнаваемости другим после лучевой терапии.