Человеческий крокет

Первородный грех

Впервые узрела я Роберта Кавано, когда он плясал у меня на свадьбе. В зеленом бархатном дублете, серебряная пряжка на ремне. Плясал неплохо для ирландца, и контур его икр радовал глаз.

— Мой лесник полагает себя джентльменом, — сказал мой новоиспеченный муж.

Ярко пылали факелы в парадном зале нового мужниного дома, и средь миазмов жира и жареной говядины еще витал аромат свежесрубленной сосны. Сэр Фрэнсис щедро раскошелился на свою свадьбу — запеченный лебедь и грудки чибисов, студни, как стужа стылая, и кремы, гладкие и бледные, как щека леди Маргарет. Муж мой в одиночку поглотил целого молочного поросенка и заявил, что на вкус тот был как свежесваренный младенец. Такой вот человек мой супруг.

Всеобщему восхищению явлено было его сокровище, кое он преподнес мне на свадьбу, но, сколь ни богаты золото и изумруды, сие тем не менее всего лишь картина пляски смерти, и, если желаете знать мое мнение, не так уж пристойно дарить подобные предметы невесте. Мною, разумеется, раболепной свите надлежало восторгаться не менее, нежели побрякушками и безделушками. Муж мой вывел меня к собранию, пощупал прядь моих волос, показал им, созерцая меня с тонкогубой ухмылкой.

— Скотты, — молвил он, словно я, дикое создание, досталась ему трофеем, и я возразила, ибо слово сие означает домашнее зверье.

В первую брачную ночь предо мною забрезжило, что он за человек, этот мужчина, за которого я вышла. Но о том я не пророню ни слова, скажу лишь, что обучен он был разным ухищрениям, какие неведомы и самому диаволу. И кое-каким иным. И забрезжило предо мною, какого сорта людей призывал он к королевскому своему дворику, — чем более развращены и испорчены были они, тем благосклоннее был к ним мой господин. Они потворствовали всякому его капризу и восхваляли его особу, отчего пухла она, как надутая жаба.

Что же до леди Маргарет… Сэр Фрэнсис уверял, будто он ее опекает, и однако ни одна бумага о том не свидетельствовала, ни единое записанное слово и ни единая буква не удостоверяли ее родословия. Говорил он, что леди Маргарет — внебрачное дитя его покойного брата Томаса, но ходили слухи, что он сам зачал ее во грехе. Ходили также слухи (сия Богом забытая земля полнилась слухами), что отношения его с леди Маргарет от опекунских были далеки.

Что ни возьми, я ожидала совсем иного.

Я застала господина моего и его так называемую подопечную в позах, не выдающих кровного родства, если, разумеется, в сем краю не в обычае подобная близость «дядьев» и «племянниц». Леди Маргарет я полагала лукавой особой, никогда не глядела она мне в глаза, лишь скромненько отвешивала книксены, «да, миледи», «нет, миледи». Но я была чересчур к ней строга, ибо ей едва минуло шестнадцать, почти ребенок и такая же пленница.

У нее, как у отпрысков королевского рода, имелся наставник, и говорила она на трех языках, и пела весьма красиво. Наставник моей леди Маргарет, господин Шекспир, составил для сэра Фрэнсиса свадебную песнь, в коей, по обыкновению своему, превозносил моего господина без меры. Для любой женщины губительно общество господ подобного сорта.

Мы впервые встретились однажды весенним утром, когда я гуляла по лесу. Он ехал верхом на черном пони, и сошел с тропинки, и спешился, дабы дать мне дорогу, и поклонился едва ли не в пояс, и я припомнила, что он полагает себя джентльменом. Ни единого слова он не произнес, но, уже удалившись, я заметила, что добрый пес мой, борзая Финн, создание весьма проницательное, все виляет и виляет хвостом господину Кавано в знак высшей своей похвалы.

Без предуведомленья явилась я в опочивальню леди Маргарет — меня одолевали подозрения, я ожидала узреть мужа своего в ее объятиях, но увидела иное — обнаженную спину леди Маргарет, худую и гибкую, точно у лани, спину юной девы, с острыми лопатками и узловатым хребтом, сплошь, точно карта мира, покрытую обширным черным континентом, тут и там окрашенным желтизной и фиолетом. Я в испуге ахнула, и она поспешно прикрылась.

Кто оставил на ней жестокие следы? Впрочем, не требовалось вопрошать, в сердце своем я уже знала ответ.

— Господин мой обладает злым нравом и весьма бессердечен, — прошептала она.

Я сказала супругу, но обыкновению предававшемуся возлияниям, что леди Маргарет ему не собачонка для битья. В ответ он одним ударом отбросил меня к стене.

Впервые заговорили мы в лесу. Я уже знала его, в великой чаще пути наши пересекались не однажды, и всякий раз он низко кланялся, ни слова не молвив, и я уже заподозрила, что он нем. Однако был он лишь немногословен в отличие от наставника нашего господина Шекспира, кой болтливостью своей мог потягаться с сорокой. Господин Кавано держался так, будто никому на свете не служит. Я сразу почувствовала.