Человеческое и для людей (СИ)

Не получалось не рассматривать Печальных Людей — и не замечать, что они… не совершали ничего дурного: ни к кому не приставали и не лезли — наоборот, держались особняком и словно бы постоянно куда-то спешили: если выпадало зацепиться взглядом за Приближённого, он (или она) в большинстве случаев либо стремительно уходил, либо молниеносно возвращался; и приходилось душить неуместную и крайне нелепую мысль, что они ведь обеспечивали Каденвер всем необходимым, то есть являлись для торговцев, трактирщиков, банкиров, магистров и прочих разной степени ответственности лиц своего рода мальчиками и девочками на побегушках.

(«Фу, Иветта, прекрати, остановись, не представляй, не хихикай — да что ж это такое?!.»).

Не получалось не вспоминать аж целых три разговора с (В Какой-то Мере) Отмороженным Хэйсом — и не признавать, что сама-то понять ничего не стремилась; и будь обстоятельства иными, не нависай над Каденвером Воля Архонтов и не владей им представитель Оплотов, обрёкший на Неделимый знает какую участь Хранителя истинного, за своё поведение было бы стыдно.

Однако, как известно, история не знает сослагательных наклонений: Этельберт Хэйс являлся тем, кем являлся — служил тому, кому служил, и неправой здесь явно была не Иветта Герарди.

Но и назвать её — себя — правой абсолютно язык не поворачивался тоже.

И со временем ей (наверное) удалось бы разорвать выстроенный собственноручно и вплавленный в голову проклятый замкнутый круг — прекратить бесплодные размышления и просто дожить до конца (как там его?) «интернирования»; вот только опять промчалась по дому Четвёртая симфония Аханолзара, хотя никаких встреч запланировано не было, и на пороге снова обнаружилось серое.

Точнее Серая — одна; приветливо улыбающаяся и протягивающая коробку, которую «просил передать Хранитель Хэйс».

В коробке лежала записка с предложением встретиться «в шесть вечера девятого дня декады» и джелато с кокосовой стружкой и кокосовым молоком — и Иветта не сразу поняла, что происходит, а сообразив, не выдержала: упала на диван и расхохоталась в голос.

Громко, гнусно и чуть ли не горячечно, потому что ну это надо же было — настолько промахнуться.

В Ирелии существовала традиция дарить сладости незнакомцам, с которыми хочешь сблизиться: начать общаться, узнать и попробовать подружиться — в школе Иветта не раз притаскивала заинтересовавшим её соученикам и соученицам энгеллские пудинги, сердские калитки, хегранские штрудели и грентайские сливочные конфеты; и путь, конечно, отнюдь не всегда вёл к тёплому рассвету, обещающему вечный день — иногда он обрывался практически сразу, но начинался очень и очень часто именно с этого шага. С протянутого иноземного десерта и просьбы поговорить.

И Хэйс… очевидно постарался: вообще эту — приятную и милую — традицию вспомнил, подарил со своей стороны (кстати, с какой? сейчас он являлся гражданином Оплотов, но кем был — до Приближения?) ирелийское джелато (и где только достал?); проявил… трогательную галантность, удивительную и проникновенную внимательность, и его поступок заслуживал лишь уважения и благодарности, правда — однако имелось одно «но».

У Иветты Герарди была жуткая аллергия на кокосы. Во всех видах, формах и степенях.

Воистину, нарочно — не придумаешь.

И возможно, это следовало расценить как намёк судьбы — знак свыше, безапелляционно утверждающий, что ничего не выйдет, не стоит даже пытаться; ох, соблазнительной была идея ответить отказом, который имел чудное объяснение «Извините, но ваш подарок для меня буквально убийственен, так что нам, наверное, и в одном помещении находиться-то не пристало», вот только по-настоящему хотелось — прямо противоположного.

Почему-то нелепость — выдающаяся, прямо-таки легендарная нелепость — сделала жест Хэйса ещё более очаровательным. Скорее всего потому, что он как ничто иное доказывал, что Приближённые — тоже люди.

Те, кто способен совершать ошибки — в том числе и из разряда уморительнейших.

Отсмеявшись, Иветта отнесла джелато (которое и не собиралось таять — небось, очередной оплотский фокус) в холодильный ящик: не пропадать же добру, пусть порадует кого-нибудь из будущих гостей; и, вытащив на поверхность памяти — высокого, бледного, носатого, длинноволосого, седого, голубоглазого… — Этельберта Хэйса, вообразила рядом с ним иллюзию цветастого попугая, которая, когда попросят, скажет её голосом: «Я согласна, ваше преподобие», — и выразила созидающее намерение.

Почему бы и нет, ага.

Почему бы и нет.

Глава 9. Лестница в небо