Человеческое и для людей (СИ)

…зачастую мне кажется, что я имею дело с детьми; и Ирлинц был бы самым инфантильным из них, если бы не его без преувеличения выдающаяся самоосознанность. Эндол, ваша с ним игра в переманивание Приближённых — исключительно ваше личное дело, однако молю: не трогай его управляющих. Ему они стократ нужнее, чем тебе.

Из письма второй Архонтессы Любви Кардицеллы третьему Архонту Страха Эндолу; Феврер 971-ого года от Исхода Создателей

…касательно же твоей просьбы: Кардицелла, свет наш и сталь наша, уверяю тебя, я прекрасно знаю, где проходит грань между «игрой» и «издевательством», и преступать её не намерен. Нет у меня для того ни желания, ни повода, ни даже нужды: мои собственные управляющие ведь ничуть и ничем не уступают управляющим милейшего Ирлинца — и с обязанностями своими справляются поистине блестяще.

Из письма третьего Архонта Страха Эндола второй Архонтессе Любви Кардицелле; Феврер 971-ого года от Исхода Создателей

Она знала, что это было глупо и не имело особого смысла, но всё равно решила косвенно прикоснуться к одному из Оплотов: почитать книги, которые точно — наверняка; на уровне установленного, проверенного, никогда и не скрываемого факта — были написаны Приближёнными Страха.

(Разумеется, не впервые в жизни: не денешься никуда ни от школьной программы, ни от культурных явлений, о которых говорят чуть ли не все, а значит, с ними нужно ознакомиться хотя бы для того, чтобы не выпасть от мирового потока — и обычно Иветта не заостряла внимание на личности автора, потому что та не имела значения, но теперь причинно-следственная связь инвертировалась: стоять во главе угла и хозяйничать стало не название, а имя… и всё, что с ним было — наглухо, накрепко, намертво — неразрывно связано.).

Керра Дероль выдумала девочку Эмили: сироту, видевшую, как все, кто был ей дорог, горели заживо, и от боли и отчаяния утонувшую в трясине собственного разума — забывшую всё, кроме своего имени, заблудившуюся в фантазиях, которые с каждым днём становились мрачнее и отвратительнее; и целитель, старый друг семьи, по долгу звания обязанный помочь ей, почему-то, наоборот, словно бы пытался свести её с ума окончательно и бесповоротно — но поняла это Эмили лишь спустя месяц, а чуть позже догадалась и о причине: сумев вспомнить прошлое в целом, она вспомнила и лицо поджигателя, и было оно — разумеется; как же логично, предсказуемо и ужасающе гнусно — его лицом.

Джон Ильверстон сотворил абсурдный мир, населённый странными существами, умеющими читать мысли и останавливать время — и один из них, Ашх-гал-жей-Назола, по трагической случайности ошибившись во втором, запер себя в замкнутой, обречённой повторяться петле, но даже осознав, что сделанное непоправимо, не утратил оптимизма: он умудрялся проживать один и тот же день совершенно по-разному — снова и снова находил нечто новое в незыблемых предпосылках и неизменных обстоятельствах, всегда смотрел только вперёд и упрямо решался действовать, даже зная, что не сможет ни на что повлиять, ведь утром всё станет-вернётся прежним — и погиб, так и не вырвавшись, однако ни о чём не сожалея.

Кархан ади Зенал-Игали написал о вымышленной Тысячелетней Войне: борьбе всех со всеми, длившейся настолько долго, что люди успели забыть, с чего она началась — не могли ответить, за что они умирали и почему, и одновременно (равно настойчиво и также беспричинно) не могли и остановиться. Грен Гирцагле рассказал историю Седа Оли и Аши Ихэ: юных влюблённых, которых едва не разлучило древнее необдуманное обещание Патриарха семьи Оли-Ангал — давным-давно сгинувшего Повелителя Песка, и в мавзолее продолжившего разрушать чужие жизни; но справедливо обратились в прах жестокие и безрассудные слова, столкнувшись с клятвой хранить и оберегать — даже вопреки высочайшим из несуществующих сил. Жанна Дирэ воспела проклятого бессмертием шута Блука: ядовито саркастичный и неизменно сострадательный, он радовал остротами и поддерживал советами тех, кого считал достойным, и в тайне, из теней, противостоял выбравшим путь слепоглухой тирании — и в конце концов, после тридцати сотен лет, ухитрился, обманув капризных, уродливых, беспечных как дети и беспощадных как мороки Создателей Иного Мира, обрести заслуженный вечный покой.

Как и следовало ожидать, между ними не было ничего общего — кроме, конечно же, того, что привлекало Надзирающего-над-Словами: яркого, ощутимого, парадоксально неописуемого таланта, признанного людьми и проверенного — неоспоримо беспристрастным временем.

Приближёнными Страха становились отнюдь не за красивые глаза.