Человечья магия

Не понимает.

Более того — не хочет понимать.

Коронками ещё вроде как заинтересовался, зашевелился малость, моргнул даже и посмотрел вполне осмысленно. А стоило чуть придвинуться и за руку взять — снова в стенку впечатался, глаза зажмурил и губами шевелит. Дед говорил, молитва — такая штука типа заклинания, помогает расслабиться. Только что-то вот не заметно пока, чтобы моему приобретению эта самая мантра-молитва хоть чуть-чуть помогала. Зря я, наверное, про кровь заговорил, не надо было, люди до неё очень жадные, совсем соображалку теряют. А мне ко всему ещё и жутко нервный экземпляр попался, намучаюсь я с ним, похоже. Но выхода-то другого нет…

Приходится снова отступить к столу, теряя стратегическое преимущество. Но пока я так близко — ты, пожалуй, вообще не способен ничего услышать. Сажусь на стул, смотрю снизу вверх. Поза намеренно беззащитная, должна сработать на подсознании. Растерянный взгляд даже имитировать не приходится.

Потому что я действительно не понимаю.

Всё ведь нормально шло. Без проблем. Где и когда случился перелом — понятно, но совершенно не понятно другое: в чём состояла моя ошибка? Что я сделал не так? Или сказал?

Паниковать ты, голуба, начал три дня назад, когда я посчитал, что приручение успешно завершено и уже можно всё тебе объяснить. Что ты — поймёшь. И что ты уже достаточно проникся в отношении меня положительными эмоциями, а сочувствие сработает дополнительным стимулом. Похоже, рановато я так посчитал. Но сделанного не вернуть, вот и приходится работать с чем есть.

Может, на жалость подавить? Люди — они жалостливые. Если верить бабуле, а кому знать, как не ей…

— За что ты так со мной? Я кажусь тебе уродом? Чудовищем? Я тебя чем-то обидел? Хоть раз? Зачем же тогда ты меня так обижаешь?

Вроде действует. Шептать перестал. Смотрит хотя и настороженно, но уже именно что смотрит, а не таращится. Главное — держать голос огорчённым и растерянным. И стараться говорить на понятном ему языке, не затрагивая опасных тем. И не двигаться.

— Не моя вина, что ты здесь оказался. Я тебя честно выкупил, и теперь стараюсь сделать всё, чтобы тебе было если не хорошо, то хотя бы не слишком плохо. Согласись — я ведь стараюсь! Я же тебя даже не держу, двери открыты, хочешь — можешь уйти в любое время. Только далеко ли ты уйдёшь — без друзей, без денег, без вида на жизнь или хотя бы покровителя, способного вписать твою судьбу в собственный свиток? Мой дом для тебя — не тюрьма, а единственное безопасное убежище, и я бы не хотел, чтобы ты воспринимал меня хозяином-деспотом, а себя рабом или вещью. Если я и хозяин, то только лишь хозяин дома, а ты — почётный пленник-гость, перед которым хозяева должны всячески расстилаться, чтобы не навлечь на свой дом несмываемого позора. Вот я и расстилаюсь… как могу. Виски вот разыскал. Думаешь — легко было? Из вашего мира, настоящий. Выпей, не обижай меня. Если боишься — я могу отодвинуться подальше…

Есть!

Глаза сощурил, подбородок задрал, с кровати слез и на стул уселся с самым решительным видом. Причём даже не стал отодвигать этот стул подальше от меня, хотя мог бы, вполне бы естественно смотрелось. Но нет — не мог. Я же его в трусости обвинил. Как же после такого — да отодвинуться? Всё-таки иногда люди такие предсказуемые.

— Наливай.

Голос хриплый. В сощуренных глазах страха почти нет, только ненависть. Отлично. Ненависть — чувство активное и открытое, с ним уже можно работать.

Первую порцию опрокинул залпом, я даже умилился. А потом накрыл бокал ладонью, вперив в меня тяжелый взгляд.

— А себе?

Чего-то подобного я ожидал, но не так быстро. Что ж, работаем по ускоренной программе.

— Я не могу.

— Не уважаешь?

Похоже, ты, лапуля, сейчас пытаешься сам себя накрутить. Страх исчез окончательно, зато появилось презрение. Бутылка стоит в центре стола, я специально ее так поставил, чтобы тебе далеко тянуться не пришлось, если схватить захочешь.

Ты и схватил, не обманул ожиданий.

Налил оба бокала по край:

— Пей! Тебя гость просит! Не позорь дома, благородный и добрый хозяин.

Отлично.

Глумливые интонации — ерунда. Главное, что ты не только слушаешь — ты слышишь. И обдумываешь услышанное. И делаешь выводы.

Какое-то время смотрю сквозь тебя печально и отстраненно. Поясняю негромко, задумчиво так, словно ни к кому и не обращаясь, просто думая вслух.

— Для меня это смерть. Быстрая и довольно неприятная. Я тебе говорил, у нас совершенно иная биохимия, другой метаболизм. Один или два глотка я бы, наверное, еще смог пережить… было бы больно, но не смертельно. Полный бокал — без вариантов.

Твой взгляд по-прежнему полон презрения, губы кривятся. Берешь свой бокал за тонкую ножку и смотришь выжидательно, усмехаясь. Ты уже торжествуешь победу, маленькую, но такую важную. Ты уверен, что я не посмею. Это очень хорошо, что ты так уверен. Это просто отлично.

— Что ж… Если пленник-гость настаивает… я вынужден уважить просьбу пленника-гостя.