Человечность

Далось же ему это словечко! Пашино «романтик» куда лучше, хотя, признаться, Женьке нравилось и «дипломат»: оно придавало ему солидность, которой ему никогда не хватало. Женька исподтишка взглянул на Сашу, выискивая, с какой стороны лучше напасть на него, а пока он выискивал с какой, Саша закончил осмотр двери и запросто нахлобучил ему на глаза шапку.

— В выходной подремонтируем. Боковину и петли надо сменить, скобы я откую.

Дома мать спросила Сашу:

— О войне говорят. Неужто вправду будет?

— Время, теть Кать, тревожное…

Это было год тому назад, когда Женька и Саша сидели за одной партой в девятом классе. Мать уже тогда тревожилась за его судьбу. Война унесла у нее брата, дядю Семена: как ушел в тысяча девятьсот четырнадцатом, так и пропал, будто в воду канул. Осталась лишь фотокарточка на стене. Сколько раз Женька пытался представить себе этого дядю, который погиб, когда Женьки и на свете не было, но образ получался расплывчатым и раздваивался на непохожие видения: одно оживало в рассказах матери, а другое застывало фотографией на стене, и между ними вклинивалось тяжелое слово «война». Если для Женьки война была чем-то отвлеченным и даже привлекательным — как в кино, то мать связывала с ней гибель брата, голод, унесший на деревенское кладбище немало односельчан, и опасность, издали надвигающуюся на ее сына.

Оберегая его и Шуру, мать тщательно скрывала от них свои переживания, прятала так глубоко, что Женька лишь однажды на лице у нее увидел страдание — когда в больнице умирал отец, какой-то сморщенный, неузнаваемо постаревший в свои тридцать пять лет. А матери тогда было тридцать, и она навсегда осталась вдовой. Женьке и в голову не приходило, что мать снова могла выйти замуж, хотя он была хороша собой. Она отдавала себя детям, ничего не требуя от них взамен, а он теперь нелепо, по-мальчишески уходил от нее. А ведь могло быть иначе, без рывка: наступила бы его очередь, и его взяли бы; он успел бы и школу окончить, и матери помочь. Пошел бы работать на завод — ей легче бы стало и всем легче. И почему это ему не сидится на месте, как другим?..

Вот и дом. Снежные вихри бились о стены, врывались в подъезд и рассыпались мельчайшими крупинками, мешающими дышать. В такую погоду сидеть бы у теплой печки и думать тоже о чем-нибудь теплом…

Женька постучал в окно и пошел к двери, с каждым шагом глубже увязая в пучине малодушия и растерянности.

* * *

Мать открыла дверь, он тяжело переступил через порог.

На матери была светлая кофта, темная юбка и короткий фартук. От нее веяло теплом и уютом, и Женька невольно подумал, что принес ей тревоги и холод. Он притворил за собой дверь, остановился у порога. В груди у него была пустыня, где гулял ветер и метели. Трудные жестокие слова уже подкатывались ближе. Сейчас они сорвутся с языка, и не будет больше домашнего уюта, потому что холод, который Женька принес с собой, ворвется в квартиру Крыловых, исказит чистые черты материнского лица… Но мать не заметила Женькина отчаяния, так как щеки у него застыли, и весь он был залеплен снегом.

Она засуетилась, помогая ему расстегнуть пуговицы пальто. Он безвольно принял ее помощь. Он был рад, что пуговицы отвлекли взгляд матери от его взгляда и что слова все-таки не слетели у него с языка, хотя по-прежнему находились угрожающе близко.

— И где это тебя носит, — упрекнула мать. — Давай отряхну.

— Я сам.

Он вышел в подъезд, снял пальто, стряхнул снег и в нерешительности остановился. Ему страшно было идти в дом и говорить с матерью, но идти надо было и надо было говорить.

Он возвратился назад, повесил пальто и шапку. Мать собирала на кухне ужин.

— Женька, задача не получается, опять этот бассейн. В большую трубу втекает, а из маленькой вытекает… — сестренка с надеждой смотрела на него.

Задача заняла его внимание не больше, чем две минуты. Шура, просияв, начала писать, аккуратно выводя буквы и цифры, а Женька сидел рядом, и его мысли растерянно блуждали вокруг предстоящего разговора с матерью. Последний вечер дома. Наверное, он часто будет вспоминать эту комнату, старенький абажур над столом, за которым, чуть склонив набок голову, сидела Шура. Косички с ленточками бантиком озорно смотрели по сторонам, шея тоненькая, на кончике пальца пятнышко фиолетовых чернил, вся доверчивая, беззащитная…

— «Бассейн» с двумя «с»…

— А у меня?

— У тебя с одним.

— Что же теперь делать? — забеспокоилась Шура.

— Сверху напиши.

— А ты возьмешь меня в выходной в лес? Ты обещал.

Да, он обещал взять Шуру на лыжную прогулку, а обещания в семье Крыловых были вроде закона: обещать — все равно что сделать. Теперь этот закон нарушался и нарушалась такая естественная связь между братом и сестрой.

— Видишь, погода… Пиши, не наделай ошибок.

Мать позвала ужинать.

— Сейчас заканчиваю, вышло! Четыре часа, как в ответе!

Шура промокнула страницу, положила тетрадь и задачник в портфель, побежала, напевая, к матери.

— Женя мне только подсказал, и я все поняла! Я и без него решила бы, если бы знала, что все так просто!

— Ты не заболел? — спросила мать, когда они сидели за столом.

— Устал немного…