Человек

Зинка была разбитной девчонкой с носом, усыпанным конопушками и рыжими, как огонь, волосами. Она была старше меня на пять лет, но у неё под кроватью всё ещё стоял детский ночной горшок. На мой прямой вопрос: «Зачем тебе горшок?». Она, не смущаясь, ответила: «Если ночью проснусь, чтобы не бегать в туалет. Далеко и страшно».

Я по ночам спал, и ни в туалет, ни, тем более, в горшок не ходил. Но, подумав, согласился с тем, что коль скоро она по ночам встаёт, то ей, возможно, без горшка не обойтись. Хотя применительно к себе это казалось непонятным и позорным. Мне стукнуло уже пять лет, и я совсем забыл то время, когда пользовался горшком. Казалось, это было давным-давно, и не со мной. А тут, такая кобыла, ходит уже не первый год в школу, а всё ведёт себя, как маленькая.

Эта Зинка, поднявшая на смех мою версию с семечкой, долго объясняла, что даже в белых резиновых перчатках резать живот человеку нельзя, что у него там желудок, кишки (я думал, пустое место), и что дети появляются на свет совершенно иначе.

Она популярно объяснила мне и всем присутствующим, откуда на свет выходят дети и каким образом зарождаются. Много спорного, нелепого и неприличного было в её рассказе. Мы отказывались ей верить.

Уверяла, что мой отец и моя мама, для того, что бы я появился на свет, занимались такими глупостями, за которые в нашем детском саду им непременно бы натёрли мылом глаза и поставили бы без трусов на подоконник. Так воспитатели у нас наказывали непослушных.

Слушая Зинку, я краснел, плевался и после того, как она закончила своё выступление, решил, что не буду ей верить, а буду придерживаться версии с семечкой.

Родителям о новой гипотезе ничего не сказал. Я тогда уже знал, что можно говорить, а что нет. Соседку, так и запомнил, как первого учителя.

1997г.

Перекрёсток

В одной из тюремных камер, на пересылке, чудесным образом сошлись пути, форточника, Степки Скокова, юноши восемнадцати лет, попавшегося в руки правосудия впервые и пятидесятилетнего вора в законе Харлампия Харитоновича Матыгина, который практически всю свою сознательную жизнь провёл за решёткой. Между ними состоялся разговор.

— Извините, за дерзость, Харлампий Харитонович, — еле слышно начал Стёпка. — Я не решился бы к вам лезть, но, боюсь, разойдутся вскоре наши дорожки, а если и сведёт судьба, то вокруг вас будет свита. Запросто не подойдёшь. Я же, сколько живу на свете, не видел человека умнее и справедливее, чем вы.

— Не тяни, — перебил Матыгин.

— Хочу задать принципиальный вопрос.

— Задавай.

— Разрешите мои недоумения. Сегодня ночью приснился сон, что попал я в далёкое будущее. Там, узнав о моей статье, сказали, что ни судов, ни приговоров не будет. И, направили в санаторий. Уверяли, что воровство не является преступлением и что их науке будущего давным давно известна эта болезнь. Обещали сделать укол, после которого мне не захочется воровать. Какой-то профессор в очках, с огромной седой бородой, рассказывал о своей диссертации. Пытался втолковать, что крадут только те люди, у которых имеются нарушения на генетическом уровне. Не то слишком много хромосом, не то слишком мало ритроцитов.

— Эритроцитов, — поправил Матыгин. — Чего задумался? Говори, я слушаю.

— Я не понял профессора и не поверил ему. Но, как только они мне сделали укол, я сразу же внутренне переменился. Появилась какая-то неутолимая жажда к созидательному труду. Захотелось встать к токарному станку и точить болванку, наблюдая за тем, как вьётся радужными кольцами стружка, и появляется деталь. И они поставили меня к станку. Я работал и испытывал наслаждение от своего труда. От того, что делаю общественно-полезную работу, являюсь одним из миллионов честных тружеников. Был горд сознанием того, что вношу свой вклад, свою частичку в то общее большое дело, которому и названия нет, но ради которого я готов работать день и ночь. Готов умереть.

— Смотрю, после этого кошмара, у тебя до сих пор голова трухой набита, — раздражённо сказал вор. — Ну, и что ты хотел спросить?

— Вот, проснулся и стал думать о том, для чего мне всё это снилось? И возможно ли это?

— Что именно?

— Ну, что делают укол и перестаёшь воровать. Ведь я во время кражи испытываю такие острые ощущения, такое наслаждение, какое не испытываю ни от чего другого. Однако ж, сосед мой, Толя — алкоголик, испытывал примерно то же самое от спиртного, а вот лечили же его и вылечили. Теперь не пьёт. Может, в будущем, действительно изобретут что-то такое, что будет лишать меня этого наслаждения, а точнее этой потребности его испытывать и наоборот, будет пробуждать во мне, как в этом сне, гражданское чувство причастности к общему делу. Тягу к общественно-полезному труду, на благо других. А? Как вы считаете, Харлампий Харитонович, может такое быть?