Человек без чести

Мы бились повсюду: в коридорах и залах, в топливных хранилищах и во всех восьми служебных камерах. Доктор Кох вытравил врагов обратно на суда с помощью ядовитого газа, который они добыли с инженером Октусом Октатаном, манаэ по происхождению. Куахог, молодой Картер и мистер Дэрроу ухитрились спасти из руин «Доминика» пушку и разнесли ею вдребезги с дюжину паучьих иккеанцев. Желтая слизь то и дело разлеталась в стороны вместе с кусками панцирей. С гордостью докладываю, что все мои люди, от первого хулигана до последнего мерзавца, сражались героически, словно бравые ветераны былых времен. Стволы палили без промедления. Сабли выстроились в такую мясорубку, в которую боялись соваться даже наводящие ужас иккеанцы. Защищаясь неистово, мы несли огромные потери и отступали все глубже и глубже. На последних минутах боя мы остались с капитаном Меер вдвоем. В одной руке сабля, в другой — агрегат из стекла и серебра, горящий изумрудным светом. Всё, чем я сдерживал врагов, стоя спиной к спине с Кариной. До сих пор помню те ощущения. На короткий миг зловоние смерти и дым растворились, и в ноздри ударил аромат магнолии. Надеюсь, когда-нибудь на смертном одре это станет моим последним воспоминанием.

Конечно, мы проиграли битву. Хоть и заставили вражье войско изрядно попотеть. Но их численность была несоизмерима с нашей. Меня завалили на пол, сковали по рукам и ногам и поволокли в каземат к остальным. На тюремном полу можно было насчитать с сотню матросов, оставшихся от двух экипажей вместе взятых. Где-то четверть моей былой команды сгинула. Тела моряков свалили в кучу у одной из стен вместе с останками экипажа Карины Меер. Мертвые люди, судьба которых была тесно переплетена с моей, в чьи мечты я когда-то был посвящен… Среди них попадались всякие, не из числа милосердных и кротких. Но это были мои люди, и сейчас их нет! Связанная капитан Меер лежала рядом. На оголенных плечах — обширные синяки, губа разбита после встречи с вражеским кулаком. Окликнув Коплера и Дэрроу, я несколько успокоился, услышав их голоса в ответ.

— Следовало принять предложение губернатора, — заявила Карина.

Любопытный Картер хотел узнать, о каком предложении шла речь, но я проигнорировал его вопрос.

— Когда вы сдались на «Варгуде», я пообещал, что вы не пострадаете. Убежден, что Смит пренебрег бы этим обещанием. Поэтому выбора у меня не оставалось, — пояснил я.

Карина обернулась ко мне настолько, насколько только смогла. Её красноречивая улыбка выражала печаль и радость, восхищение и отчаяние одновременно.

— А если бы вы не дали обещание? — любопытствовала она. — Если бы ваша, так сказать, слегка подорванная вера в достоинство все же не сдерживала бы вас, вы бы предали меня?

Воцарилось недолгое молчание. Странное внутреннее смущение, в которое я был ловко загнан прелестной леди, неожиданно стало ключом в понимании того, что я могу себя сломать и возродиться новым человеком. Картер не успокаивался и ворчал:

— Неплохо было бы узнать условия той сделки, которую предлагал Смит…

Доктор Кох цыкнул на салагу. После тяжелого вздоха последовало признание:

— Я бы не предал вас. Даже если на карту поставлены жизни моих ребят и моя собственная, никого не отдал бы на растерзание морской крысе и его новым союзникам.

— А вы сами поняли, что, не смотря на отсутствие чести, что-то вас все равно сдерживает от предательства? Честь — это саквояж без ручки, который тяжело нести и жалко выкинуть. А от добра добра не ищут.

Что могу сказать в оправдание, Ваше Величество? В тот день я подвергся тяжелому испытанию тела и духа. Лицом к лицу встретился с громадными паучьими тварями, атакующими меня погаными жвалами, и проводил в последний путь людей не менее родных, чем члены семьи. После пережитых злоключений идея того, что нынешний Александр Лоутон, Карибский Каратель, может уйти со сцены, была подана, словно на блюдце, так непринужденно и мило. Лежа в переполненной темнице, я вскинул взор к небу и мысленно искал контраргументы для Карины. Потеря чести не означает полную утрату человечности. Еще с юности и на протяжении стольких лет я защищал свою честь и идеализировал это понятие настолько, что оно вышло мне боком. Мое честолюбие было уязвимым местом, по которому и ударил губернатор Смит, чтобы разделаться со мной. Мои морские походы, законы и правила приличия, которые соблюдались на показ, — всё стало мелочным в какой-то момент. Вы бы хотели, чтобы раздумья пошли мне во благо? Чтобы я образумился и достиг духовного просветления, переполненный добрыми чувствами? Этого не случилось. Напротив, мысли жалили меня. И как оскорбленный Ахиллес, я ушел в сторону дуться, услышав в спину нежный укор Карины Меер, что я сам волен выбирать, кем быть.

— Мадам, — возмутился я, — ваш оптимизм не уместен.