Он мог гнать себя вверх и вверх, в Прошлое или Будущее, но рано или поздно падал в Настоящее, подобно брошенному со дна бесконечного колодца мячу, который сперва катится вверх по пологому склону, потом на миг застывает и падает вниз.
И все же снова и снова он бился в неведомое.
Он джантировал.
И оказался на пустынном австралийском побережье.
Бурление пенящихся волн оглушало:
– ЛОГГЕРМИСТ КРОТОХАВЕН ЙАЛЛ. ЛУГ-
ГЕР-МИСК МОТЕСЛАВЕН ДЖУЛ.
Шум пузырящегося прибоя слепил.
Рядом стояли Гулли Фойл и Робин Уэднесбери. Недвижное тело лежало на песке, отдававшем уксусом во рту
Горящего Человека. Морской ветер пах оберточной бумагой. Фойл шагнул.
— ГРАШШШ! – взвыло движение.
Горящий Человек джантировал.
И появился в кабинете доктора Ореля в Шанхае. Фойл снова стоял рядом и говорил узорами света: К Т О К
Ы Т Т Ы Ы Т Ы Т Т Ы
О О К О О
Джантировал.
он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице.
Горящий Человек джантировал.
Вновь холод, вкус лимонов и раздирающие кожу когти... Он заглядывал в иллюминатор серебристой яхты.
Сзади высились зазубренные горы Луны. Он увидел резкое перестукивание подающих кровь и кислород насосов и услышал грохот движения Гулли Фойла. Безжалостные клешни вакуума удушающе сжали горло.
Геодезические линии пространства-времени понесли его назад, в Настоящее, в сатанинскую жаровню под собором Святого Патрика, где едва истекли две секунды с тех пор, как он начал бешеную борьбу за существование. Еще раз, словно огненное копье, Фойл швырнул себя в неведомое.
Он был в катакомбах колонии Склотски на Марсе. Перед ним извивался и корчился белый слизняк, Линдси
Джойс.
—НЕТ! НЕТ! НЕТ! – кричало ее судорожное дерганье. –
НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ. НЕ УБИВАЙТЕ МЕНЯ. ПОЖА-
ЛУЙСТА... НЕ НАДО.. ПОЖАЛУЙСТА. . ПО-
ЖАЛУЙСТА. .
Горящий Человек оскалил тигриную пасть и засмеялся.
– Ей больно, – сказал он. Звук собственного голоса обжег его глаза.
Е Е Е
Й Й Й
Б Б Б
О О О
Л Л Л
Ь Ь Ь
Н Н Н
О О О
ЕЕЕ
Й Й Й
Б Б Б
О О О
Л Л Л
Ь Ь Ь
Н Н Н
О О О
– Кто ты? – прошептал Фойл.
ККККККККККККККККККК
ТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТ
ООООООООООООООООО
ТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТ
ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ
Горящий Человек содрогнулся.
— Слишком ярко. Меньше света.
Фойл шагнул вперед.
— БЛАА - ГАА - ДАА - МАА - ФРАА - МИШИНГ-
ЛИСТОН- ВИСТА! – загремело движение.
Горящий Человек страдальчески скривился и в ужасе зажал уши.
— Слишком громко! – крикнул он.– Не двигайся так громко.
Извивания корчащейся Склотски продолжали заклинать:
—НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ. НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ.
Горящий Человек снова засмеялся.
— Послушай ее. Она кричит. Она ползает на коленях.
Она молит о пощаде. Она не хочет сдыхать. Она не хочет боли. Послушай ее.
— ПРИКАЗ ОТДАЛА ОЛИВИЯ ПРЕСТЕЙН. ОЛИВИЯ
ПРЕСТЕЙН. НЕ Я. НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ. ОЛИВИЯ
ПРЕСТЕЙН.
— Она говорит, кто отдал приказ. Неужели ты не слышишь? Слушай своими глазами. Она говорит – Оливия.
ЧТО? ЧТО? ЧТО?
ЧТО? ЧТО? ЧТО?
ЧТО? ЧТО? ЧТО?
ЧТО? ЧТО? ЧТО?
Шахматное сверкание вопроса Фойла было непереносимо.
– Она говорит, Оливия. Оливия Престейн. Оливия
Престейн. Оливия Престейн.
Он джантировал.
Он был в каменном капкане под собором Св. Патрика, и внезапно смятение и отчаяние подсказали ему, что он мертв.
Это конец Гулли Фойла. Это вечность и реальный ад.
То, что он видел, – Прошлое, проносящееся перед распадающимся сознанием в заключительный момент смерти.
То, что он перенес, ему суждено переносить бесконечно.
Он мертв. Он знал, что мертв.
Он отказался подчиниться вечности.
И снова швырнул себя в неведомое.
Горящий Человек джантировал.
И оказался в искрящемся тумане. . в вихре звезд-снежинок... в потоке жидких бриллиантов. Тела его коснулись невесомые трепетные крылья... Язык ощутил вкус нити прохладных жемчужин… Его перемешавшиеся чувства не могли помочь ему сориентироваться, но он отчетливо понимал, что хочет остаться в этом Нигде навсегда.
– Кто это?
– Робин?
– Бывшая?…
– Не понимаю. Я мертв?
– Где я?
– Где?
– Почему?
– Я умею. Должен уметь. Шеффилд сказал, что я джантировал к «Номаду» – шестьсот тысяч миль.