Человек безумный. Самые распространенные психические заболевания: от первых опытов лечения до современных клинических случаев

Известный психиатр Юрий Каннабих в своей работе «История психиатрии», изданной в 1928 г., отмечает: «Надо думать, доисторическое население земного шара обращалось со своими душевнобольными приблизительно так же, как современные жители тропической Океании или сибирских тундр: агрессивные и опасные больные считались одержимыми злым духом, безобидные и тихие – почитались иногда любимцами богов; первых гнали и порой избивали, за вторыми ухаживали». Как мы видим, в те времена не существовало понятия психической нормы, чего-то среднего между этими крайностями одного заболевания – шизофрении. Многие ученые, изучающие вопросы религии, отмечали, что психическое расстройство часто трактовалось как перерождение, инициация, ритуал. К примеру, у якутов существуют свои представления о том, как человек становится шаманом: еще в юности он «впадает в неистовство», часто теряет сознание, переживает видения, уходит в лес и может наносить себе удары ножом. Безумие и психический хаос, которые охватывают душу, переносят человека в другой, невидимый глазу мир. Выходом из этого состояния является создание новой личности с особыми способностями к провидению. В современной психиатрии этот эпизод можно трактовать как инициальный период шизофрении, так называемая «зарница», или «форпост-симптом».

В античные времена безумие тоже незримо присутствовало в судьбах людей и богов. В мифах Древней Греции герои часто совершали ужасные поступки в помутнении рассудка: Геракл убивает своих детей (по приказу Геры ему глаза закрывают повязкой безумия), Афамант умерщвляет сына, перепутав его с оленем, Аякс вырезает овец Одиссея, приняв их за своих врагов, и т. д.

Греческие философы стремились теоретически обосновать безумие и найти его причины. Платон выделял два вида безумия: одно являлось следствием болезни, а другое посылалось богами в качестве благословения. Платон утверждал, что «бред совсем не есть болезнь, а, напротив, величайшее из благ, даруемых нам богами; под влиянием бреда дельфийские и додонские прорицательницы оказали тысячи услуг гражданам Греции, тогда как в обыкновенном состоянии они приносили мало пользы или же совсем оказывались бесполезными. Много раз случалось, что, когда боги посылали народам эпидемии, кто-нибудь из смертных впадал в священный бред и, делаясь под влиянием его пророком, якобы указывал лекарство против этих болезней. Особый род бреда, возбуждаемого музами, вызывает в простой и непорочной душе человека способность выражать в прекрасной поэтической форме подвиги героев, что содействует просвещению будущих поколений». Судя по диалогу Платона «Федр» в тот период уже произошло разделение на «то, что обычно принято» и «божественные отклонения». Демокрит провозглашал: «Истинный поэт не может быть в здравом уме» – «Excludit sanos, Helicone poetas».

В Европе безумие приобрело романтическую, оторванную от реальности трактовку, стало символом новизны и экспрессивности. Только находясь на грани здоровья и безумия, можно взглянуть на мир под другим углом, выйти за грани дозволенного, за границы сознания. В «Похвале глупости» Эразм Роттердамский отмечает, что «безумию дарована привилегия говорить правду, никого не оскорбляя». Времена требовали перемен, на которые психически здоровые люди не могли решиться. Новое видение мира открывалось лишь людям с нестандартным мышлением. Романтики же находили помутнение рассудка привлекательным. Так, в XVIII в. романтическим называли всё странное и живописное.

Поэтикой безумия интересовались Джордж Байрон, Уильям Вордсворт, Эрнст Гофман и многие другие. Любопытство возникает, когда что-то очень близко тебе, откликается, и ты начинаешь искать это в окружающей действительности. Для романтизма, как противоположности классицизма, характерно индивидуальное своеобразие героев, чувства, противопоставленные окружающей действительности.

К примеру, в повести «Золотой горшок» Гофмана герой связывает реальный мир и фантазийный: «Лучше всего ему было, когда он мог один бродить по лугам и рощам и, как бы оторвавшись ото всего, что приковывало его к жалкой жизни, мог находить самого себя в созерцании тех образов, которые поднимались из его внутренней глубины». Автор иронично изображает обыденность, подчёркивая, что романтический идеал недостижим.

Известнейший литературный критик В. Соловьёв необычайно точно характеризовал творчество Гофмана: