Человек, Бог и бессмертие. Размышления о развитии человечества

Нигде, пожалуй, это не прослеживается так явно, как в Полинезии, где система табу достигла величайшей высоты. Само табуирование, по мнению местных жителей обладало сверхъестественной, магической энергией, и предмет запрета становился неприкосновенным. Так табу превратилось в мощное средство укрепления или – говоря языком наших друзей социалистов – закрепощения частной собственности. Так, те, кто жил в Полинезии, подтвердят, что табу имело именно такое применение, и никакое иное. Вот о чем свидетельствует ирландец, живший среди маори как один из них и пристально изучивший их обычаи: «Первой целью обычного тапу, вероятно, было сохранение собственности. Таковым по преимуществу было обычное личное тапу. Данная форма тапу была неизменной и содержала в себе некую священную сущность, которая прилеплялась к личности вождя и всегда была при нем. Оно было его правом по рождению, частью его самого, которой он не мог лишиться и которую явственно сознавали и признавали во все времена как нечто неопровержимо данное. Воины и мелкие вожди, а также все те, кто мог притязать на то, чтобы именоваться рангатира. Слово это в том смысле, в котором я сейчас его употребляю, означает человека благородного, и в той или иной степени обладает налетом тайны. Оно распространялось на все их движимое имущество, особенно одежду, оружие, украшения, орудия и вообще на все, к чему они прикасались. Таким образом, их имущество не могло быть украдено, утеряно, испорчено детьми, использовано каким-либо образом другими людьми. А поскольку в старые времена, как я уже говорил, всякая собственность такого рода была ценной вследствие огромного труда и времени, которые, за неимением железных орудий, обязательно затрачивались на ее изготовление, такая форма тапу была, конечно, до крайности полезна. Нарушение ее навлекало на провинившегося всякого рода жуткие мнимые наказания, одним из которых был смертельный недуг». Виновный также подлежал тому, что можно было бы описать как гражданский иск, который сводился к ограблению и избиению; но писатель, чьи слова я только что привел, рассказывает нам, что худшей частью наказания за нарушение табу была мнимая часть, поскольку даже когда преступление было совершено неумышленно, преступник, узнав о содеянном, умирал от испуга [166]. Схожим образом другой писатель, рассказывая о маори, отмечает, что «нарушителей тапу наказывали боги, равно как и люди. Первые насылали болезнь и смерть; вторые карали смертью, потерей имущества и изгнанием из общества. Тапу зиждилось на страхе перед богами, а не перед людьми. Можно обмануть глаза человека, но не богов» [167]. «Вожди, как можно ожидать, вполне сознают преимущества тапу, находя, что оно наделяет их в известной степени правом давать законы, а суеверие, на котором тапу зиждется, обеспечивает их соблюдение. Того, кто преступит тапу, будет убит аттуа (Божеством), и вера в это столь всеобъятна, что теперь можно или, скорее, ранее очень редко можно было встретить человека, осмелившегося совершить святотатство. Дабы это влияние всецело удерживалось среди людей, от природы столь проницательных и умных, необходимо, несомненно, проявить большую осторожность. Иное привело бы к частому нарушению правил, а стало быть, и к потере их влияния. До того, как туземцы вступили в сношения с европейцами, тапу, вероятно, действовал с наибольшим успехом; ибо ходило убеждение, что всякое пренебрежение им непременно обречет нарушителя на гнев аттуа, и следствием будет гибель. Впрочем, вопреки подпитке суеверными страхами людей, в тапу, как и в большинстве других законов, заложен призыв к физической силе в случае необходимости. Провинившегося, если его раскроют, лишат всего, чем он владеет, а если он раб, то, по всей вероятности, предадут смерти, и такие случаи действительно имели место. Суеверное чувство это столь крепко, что рабы не решаются есть ту же пищу, что их хозяин, или даже готовить на том же огне, полагая, что аттуа убьет их и за это. Все, что связано с вождем или принадлежит ему, рабы считают священным. Какой бы сильной ни была их любовь к табаку, он в совершенной сохранности, если был оставлен на крыше дома вождя. Никто не осмелится к нему притронуться» [168].

Стало быть, верно сказано, что «данная форма тапу была превосходным способом охранения собственности. Обыкновенно самые ценные вещи могли быть оставлены в отсутствие владельцев на любой срок» [169]. Если кто-то хотел сохранить урожай, дом, одежду или что-либо еще, ему довольно было наложить на эту собственность табу, и оно оказывалось в безопасности. Утверждением табу был особый знак. Так, если человек хотел использовать определенное дерево в лесу для изготовления каноэ, он привязывал к стволу пучок травы; если он хотел присвоить участок камыша на болоте, то втыкал в него шест с пучком травы на конце; если же он оставлял свой дом со всеми ценностями, то подпирал дверь куском льна, и место сразу становилось неприкосновенным, никто туда не лез [170].