Человек должен жить

Взвыл мотор, раздался гудок, одноэтажное бревенчатое здание школы повернулось и пропало из виду.

В машине было чисто. Светила с потолка лампочка. Женщина глядела на сына. Она молча сидела и пристально глядела на него. Потом поворачивала к нам голову, говорила:

— Спасибо вам, спасибо. — И снова ее глаза тревожно останавливались на сыне.

Все-таки приятно, когда тебя благодарит мать больного. Я видел, что это приятно не только мне, но и Захарову и, конечно, Каше. В конце концов каждый из нас сделал то, что мог. Если бы машина «Скорой помощи» не подоспела вовремя, еще неизвестно, чем бы все кончилось. Каша до самой больницы утешал женщину. Он совершенно не сомневался, что мальчишка будет жить. И женщина, кажется, ему поверила.

Захаров слушал Кашу и напряженно смотрел в лицо мальчишки. Нет, он не был уверен, что тот выживет. Скорее наоборот. В конце концов я был прав! Но почему Захаров не растерян? Почему не боится, что зарезал человека?

Мальчишку положили на кушетку в приемном покое. Дежурная сестра не знала, кого послать за Золотовым. Две санитарки были заняты. Щеки сестры зарделись. Я сказал:

— Могу сходить. Борис Наумович живет в тридцатом доме? Квартира шесть?

— Неужели сходите? Заранее благодарю вас, Юрий Семенович. Скажите, чтобы срочно шел в больницу. — Сестра облегченно вздохнула.

Я застегнул плащ и вышел из вестибюля.

Золотов спит и ни о чем не думает. Золотов! Признанный мастер, авторитет, хирургический бог на сто километров вокруг. Золотов! Звонкая, красивая фамилия. Наверно, очень приятно чувствовать, знать, что ты первый в городе и районе.

Через пять минут я был на Парковой улице. Прохожих нет. Даже дворники еще спят.

Я постучал в дверь. Очень скоро в передней послышались шаги, человек ступал в чем-то мягком. Золотов спросил:

— Кто пришел и зачем?

Я сказал.

Он открыл дверь, но не пригласил войти. Зато и не заставил долго ждать. Я успел выкурить лишь полпапиросы.

— Слушаю вас, — сказал он, застегивая на ходу пуговицы пиджака. — Люблю подробности.

Я начал рассказывать.

Золотов слушал и все чаще поглядывал на звездное небо. Мы шли по сонным улицам.

— Вы знаете Большую Медведицу? — вдруг спросил он.

Я показал.

— А Малую? — спросил он.

Я начал шарить глазами по небосводу.

— Не вижу, Борис Наумович, на ходу трудно ориентироваться.

— Как же летчики на лету ориентируются?

— Давайте остановимся на минуту, — попросил я.

— За минуту человек может умереть, — сказал он и спросил: — А созвездие Кассиопея видите? Или созвездие Ориона?

— И эти найду. Давайте только остановимся! — ответил я, зная, что Золотов не остановится.

— А Близнецов?

Где-то совсем близко залаяла собака. Я смотрел вверх. Я так старательно искал этих проклятых Близнецов, как будто от них зависела моя судьба.

— Не ищите, — сказал Золотов. — Близнецы появятся в августе.

— А сейчас только июнь, — зачем-то сказал я. В присутствии Золотова я чувствовал себя почти идиотом.

Собака погналась за нами. Золотов поднял камушек и бросил в нее. Он вел себя как уличный мальчишка. Собака отбежала. Она остановилась в пяти метрах от нас, повизгивая и хрипловато лая.

В вестибюле нам навстречу поднялась женщина, повязанная серым платком.

— Мать больного, — сказал я Золотову. И повернулся к ней: — Сейчас вашего сына посмотрит главный хирург.

Золотов кивнул и быстро прошел в ординаторскую.

Каша и Захаров почтительно встали с дивана.

Сестра подала Золотову халат. Влезая в него, он спросил:

— Кто делал трахеотомию?

У меня на лбу выступил пот. Вдруг стало жарко и неприятно. Какое счастье сказать: «Я делал. Я!»

— Почему молчите? Кто оперировал?

— Он. — Каша указал на Захарова.

— Кто помогал?

— Мы, — ответил Каша.

Золотов застегнул пуговицы халата и вышел.

Мальчишка лежал в операционной. Золотов осмотрел его, сосчитал пульс.

— Теперь, пожалуй, будет жить, — сказал он.

На какую-то долю секунды наши взгляды встретились. На лице Золотова мелькнула улыбка. Улыбка коварнейшего из людей… Предчувствие меня не обмануло.

Глядя на Кашу, Золотов сказал:

— Вы будете мне помогать. Идемте мыть руки.

— Не пойду, — сказал Каша. — Я прохожу практику в терапевтическом отделении и не имею права отнимать работу у них.

— Вот как? — Золотов улыбнулся, но не так, как мне, а снисходительно, мягко. — Тогда вы мойтесь, — сказал он Захарову.

— Есть мыться! — ответил Захаров, как солдат, и пошел к крану.

Я вошел в операционную. Нина уже стояла возле столика с инструментами, ждала Золотова.

Делать здесь нечего. Я повернулся и вышел. Золотов и Захаров мыли в предоперационной руки. Золотов напевал: «Марина, Марина, Марина…» Молодится, чертов старик! Я вбежал в ординаторскую, бросился на диван, как в омут. В окне блестели три яркие звезды. Близнецы? К черту Близнецов! К черту звезды! Донесся приглушенный стенами голос Золотова. Звезда районного масштаба. К черту!

Я уже засыпал, когда меня окликнул Захаров. Голос словно плавал в тумане.

— Юра! Помоги больного перенести!

Какого еще там больного? Хотелось спать, веки не разжимались.