Человек и его тень

— Просто орудийный залп!

Чжуан Чжун скосил глаза и увидел, что это правый новеллист Янь Минь, который в свое время призывал вторгаться в жизнь. Чжуан поглядел на него, и тот презрительно усмехнулся в ответ, как будто говоря: «Ну что, знаменитый левак, попал с нами в один переплет?» «Нет уж, — гневно подумал Чжуан, — я ни за что не останусь с вами вместе», — и выкрикнул:

— Разрешите доложить!

Би Юнгэ бросил на писателя удивленный взгляд, но разрешил. Чжуан вдохновенно начал:

— Необходимо до конца расследовать, кто пустил ядовитые газы, потому что это новое проявление классовой борьбы, заслуживающее самого серьезного внимания. Почему они были выпущены не раньше и не позже, как в тот момент, когда главнокомандующий Би заговорил с нами о семнадцатилетнем господстве черной линии в литературе? И потом этот громкий звук: он явно направлен против пролетарского дела! Это самый бесстыдный протест, самое злобное наступление!

— Это все, что ты хотел доложить? — нетерпеливо спросил Би Юнгэ, давая понять, что такими способностями к анализу он и сам обладает.

— Нет, у меня есть нечто более важное, — быстро ответил Чжуан, боясь, что сейчас его лишат права голоса. — Янь Минь только что сказал: «Просто орудийный залп!» Что это значит?! Это настолько серьезно, что я даже не могу выразить. Пусть он сам объяснит.

Би Юнгэ кое-что понял, но тоже не мог выразить, насколько это серьезно. Хотя в предыдущий день он и наказал Чжуан Чжуна из тактических соображений, теперь ему была на руку его поддержка. Он приказал всем провинившимся вернуться в коровник, а последующие несколько дней посвятил критике Янь Миня — за газы и за «орудийный залп». В процессе этой борьбы Чжуан Чжун снова проявил свои способности вырываться вперед, хорошо известные читателю. Но вернуться в ряды цзаофаней ему все же не удалось, что очень печалило его. Он поклялся, что любой ценой вырвется из коровника.

К счастью, небо не забывает бедных людей, и такой случай вскоре представился. Когда на следующее утро революционные массы, как обычно, танцевали танец верности, «быков и змей» вытащили из коровника, поставили со склоненными головами лицом к востоку и велели громко каяться в своих страшных преступлениях. Поскольку все заключенные каялись одновременно, разобрать их слова могли только рядом стоящие, а остальные слышали сплошное жужжание. Но наш остроглазый и остроухий писатель, не забывая каяться сам, одновременно всячески присматривался к тем, кто стоял впереди (присматриваться ко всем окружающим он не мог, ибо ему не позволяли поворачиваться), и в один прекрасный момент увидел, как правый новеллист Янь Минь, рассказывая о своих преступлениях перед заместителем командующего Линь Бяо, закашлялся, а потом с силой отхаркнул мокроту.

Чжуан Чжуна точно громом поразило. «Что это значит?! — воскликнул он про себя. — Это же неприкрытое выражение ненависти к заместителю командующего? Большее вредительство трудно себе представить!» Он тут же возопил, что у него есть исключительно важное сообщение, и, едва общее покаяние окончилось, доложил, как Янь Минь, совершая неслыханную политическую диверсию, плевал на заместителя командующего Линь Бяо.

Понятно, что Янь Миню пришлось плохо. Ему припомнили и газы, и «орудийный залп», и давний призыв вторгаться в жизнь, а Чжуан Чжун стал героем дня. Его даже выпустили из коровника и перевели в конюшню. Правда, перед цзаофанями он по-прежнему должен был стоять по струнке, но «быков и змей» мог теперь вовсю поучать и ругать. Во время танца верности ему уже нужно было не каяться, а просто надзирать за «быками и змеями». Тут он проявил высокое классовое чутье и специфический боевой дух.

Глава девятая. Крупное юридическое новшество. Подав петицию, писатель добивается очередного большого успеха.

Как говорится, «удары грома потрясают вселенную, восточный ветер разгоняет остатки туч». Старый бюрократический аппарат, правивший семнадцать лет, начиная с 1949 года, был полностью сломан. Воцарилась новая, революционная власть хунвэйбинов и цзаофаней. Горы пели, моря смеялись, гремели боевые барабаны, реяли красные знамена. В эти радостные дни все, кто не делал революцию, то есть работники старого аппарата вместе с их женами, детьми и прочими домочадцами, захватив свой скарб, отправились в «школы седьмого мая». Создание этой великой армии было продиктовано необходимостью продолжать революцию в условиях диктатуры пролетариата, организовать красные опорные базы, осуществить грандиозный план председателя Мао по воспитанию кадров.

Би Юнгэ, только что назначенный заместителем председателя ревкома провинции, закатав рукава своей зеленой армейской формы и потрясая кулаками, выступал перед многотысячной толпой, сидевшей на затертых до блеска задами камнях Народной площади.