Человек и его тень

Чжуан Чжун, проведя три дня в коровнике и пять месяцев в конюшне, был назначен на высокий пост «быковода» — надзирателя за «быками и змеями». Сейчас он сидел в первом ряду и, навострив уши, почтительно слушал. Перед митингом он подошел к Би Юнгэ с докладом о настроениях местных деятелей культуры, и новоявленный чиновник, уперев руки в бока, заорал: «Всех этих мерзких черепах отправить в первую очередь, пусть они там все подохнут!» Вспоминая об этом, сообразительный Чжуан Чжун одновременно думал и о будущем. Ему в голову пришла прекрасная идея, представлявшая собой крупное юридическое новшество. На следующий день прохожие, сгрудившись у дома Чжуан Чжуна, изумленно читали следующее объявление, написанное большими черными иероглифами на белой бумаге: «Чжуан Чжун объявляет о своем добровольном домашнем заточении». И не думайте, что это была шутка. Писатель вынашивал свою декларацию целую ночь, так что мы должны отнестись к ней с полной серьезностью. Он действительно запер себя дома и отказался куда-либо выходить. Любопытные заглядывали в окна, чтобы понять, в чем дело, и видели его сидящим с печальным выражением лица, в полном одиночестве. Когда его спрашивали о причинах, он только махал рукой и говорил: «Я хочу, чтобы революция вызрела в самой глубине моей души, иначе я не смогу стать настоящим революционером и не буду достоин присоединиться к великой «армии седьмого мая»…» И становился еще сосредоточеннее и печальнее.

Так он сидел несколько дней, и, похоже, даже отказался от пищи. Соседи, особенно старики, уже начали волноваться: не погубит ли он себя, не умертвит ли свою плоть?

Читатели могут спросить: а куда делась его красивая жена? Дело в том, что вскоре после начала великой пролетарской культурной революции писатель, боясь, что его деревенская половина не обладает достаточной бдительностью и умением хранить тайны, на всякий случай отослал ее назад к родителям. Поэтому сейчас он и сидел дома наедине со своей тенью, занимаясь революционным самосозерцанием.

После трех дней его добровольного затворничества главари литературных цзаофаней передали ему приказ поторопиться и собирать вещи, потому что на завтра уже назначен всеобщий поход в деревню. При этом известии писатель опечалился еще больше, чем тогда, когда был забракован его сценарий «Всегда вперед». Но поскольку он все же был автором этого сценария, ему хотелось двигаться только вперед. Наутро он сам нарушил свое заточение и вышел на улицу. Все вокруг было запружено народом. Писатель остановился на перекрестке, не зная, куда идти, и вдруг увидел вдали серо-голубую легковую машину. Он мигом перебежал улицу, перемахнул через подстриженный газон и очутился перед самым носом машины, которая собиралась заворачивать. Шофер нажал на тормоза, яростно засигналил, хотел как следует выругать его, но Чжуан уже сунул голову в заднее окно машины:

— Начальник, у меня есть для вас очень важное сообщение!

Он прекрасно знал, что в этой машине ездит Би Юнгэ. Сначала тот хотел рассердиться, недовольный, что его задержали, однако приветливая и вместе с тем скромная улыбка Чжуан Чжуна, его почтительная поза смягчили начальника, заставили его сменить гнев на милость. В свое время он, что называется, схватил писателя за косичку и даже посадил в коровник, но Чжуан вел себя примерно и в коровнике и в конюшне. Вот почему сейчас, увидев его улыбающуюся физиономию, Би Юнгэ не рассердился, а великодушно спросил:

— Ну, что тебе, старина Чжуан?

Когда господин Чжао называл А-Кью «стариной», тот, пожалуй, не радовался так, как Чжуан. Останавливая машину, писатель лишь хотел обратиться с петицией, но о чем будет эта петиция, еще не успел подумать. К счастью, он был человеком сметливым и тут же заговорил отшлифованными фразами:

— Начальник! Я с безграничным уважением и любовью отношусь к образцовым революционным пьесам, которые самой кровью своего сердца создает для нас центральное руководство. Я глубоко и всесторонне изучаю их и нижайше прошу вас дать мне возможность внести посильный вклад в прославление этих образцовых революционных пьес…

— Пожалуйста! Я решительно поддерживаю твой революционный порыв. Образцовые пьесы — это проявление подлинных чувств пролетариата, выражение его любви к центральному руководству, воплощение… — одним духом выпалил Би Юнгэ.

— А как же поход в деревню? — поспешно, но очень к месту вставил Чжуан Чжун.

— Какая там деревня! Ты должен сочинить об этих пьесах хвалебную статью для журнала «Хунци». Это прославит нашу красную власть, наш пролетариат, всю нашу провинцию.

— Тогда напишите мне, пожалуйста, соответствующую записку, — подхватил Чжуан Чжун, протягивая Би Юнгэ авторучку с уже снятым колпачком и листок, вырванный из записной книжки.

Заместитель председателя ревкома взял ручку и мигом начертал следующее: