Человек и его тень

Через два дня после этого Чжуан Чжун с телеграммой в руках почтительно стоял перед домом заместителя заведующего группой культуры Госсовета Вэй Тао. Он уже несколько раз сказал привратнику, что товарищ Вэй лично вызвал его по телеграфу, что на работе он его из-за воскресенья не застал, совал привратнику телеграмму, но тот даже глазом не моргнул и ничего не ответил — кроме того, что пускать не велено. Чжуан Чжун вспомнил строку Хань Юя: «Трижды приходил к воротам, однако стражник не пустил». Как видно, эти привратники с древности были низкими людьми! Впрочем, благородный муж должен уметь терпеть любые невзгоды, так что подожду.

Но стоять пришлось долго. И ноги и поясница давно ныли, поэтому Чжуан присел на корточки и, недовольный, подумал: «Здорово обюрократился этот Вэй!» Он вспомнил, как впервые встретился с ним, и еще больше помрачнел. Это было несколько лет назад, когда Чжуан опубликовал свое первое произведение и уже мог считаться более или менее известным писателем, а Вэй Тао состоял на второстепенных ролях в концертной бригаде, играя всяких мальчишек, разносчиков и прочее. Чжуан Чжун даже не был уверен, что хоть раз разговаривал с ним — только трепал его за вихры. Вэй Тао потом каким-то образом попал в Пекин, стал обучаться искусству столичной музыкальной драмы, а когда Чжуан снова обратил внимание на его имя, он был уже главным артистом в образцовых революционных пьесах, на всех стенах висели цветные афиши с его изображением, а в газетах печатались его статьи, гневно обличающие господство контрреволюционной и ревизионистской линии в искусстве последних семнадцати лет. Вскоре его имя начали упоминать рядом с именами вождей; в речах этих вождей то и дело мелькали его реплики; как важная персона, он стал рассуждать о задачах театрального фронта; его выступления рассылались на места как руководящие документы. Совершенно ясно, что он стал доверенным помощником центрального руководства, одним из лидеров движения за образцовые революционные пьесы, но это вовсе не значит, что он может забывать прошлое и заставлять меня, Чжуан Чжуна, сидеть на корточках возле его ворот!

Внезапно во дворе раздался автомобильный гудок, ворота распахнулись, из них выехала черная легковая машина марки «Красное знамя». Чжуан Чжун поспешно выпрямился. Поравнявшись с ним, машина остановилась, и кто-то поманил его внутрь. Писатель подумал, что это вовсе не его, оглянулся — не стоит ли кто-нибудь за ним, но никого не было. Тогда он подбежал к машине и увидел человека с черными блестящими волосами, пышными, как у Пушкина, бакенбардами и живыми глазами, который улыбался ему. Чжуан не мог понять, где он раньше встречался с этим человеком, а тот нетерпеливо позвал:

— Эй, Чжуан, ну иди же садись скорей!

Тут только Чжуан Чжун очнулся и сообразил, что это Вэй Тао. Он никак не думал, что за прошедшие несколько лет Вэй мог так измениться, стать таким благообразным. Писатель бросился к нему, начал обеими руками пожимать ему руку, спрашивать о здоровье и уже совсем хотел сесть с ним рядом, когда шофер открыл переднюю дверцу и сказал: «Сюда!» Дело в том, что на заднем сиденье, кроме Вэй Тао, сидела какая-то красивая и, видимо, весьма любвеобильная женщина. Чжуан Чжун подумал, что это жена Вэя, но тот почему-то не представил ее. В результате писатель сел рядом с шофером, всю дорогу почтительно отвечал на вопросы Вэй Тао и даже не смел ни повернуть головы, ни спросить, куда они направляются.

Чжуан Чжун впервые ехал в «Красном знамени» и нашел это очень приятным. Прохожие смотрели на них как на нечто таинственное, а когда он вышел из машины, точно так же взглянул на все вокруг себя. Перед ними был какой-то бывший княжеский двор с расписными беседками, террасами и башнями, со скалами и камнями причудливой формы, с пышными диковинными деревьями. Пока он стоял в изумлении, к нему подошел Вэй Тао:

— Публикация твоей статьи была замечена высшим руководством! Оно просило меня рекомендовать людей для создания новых образцовых пьес, а я назвал твое имя и предложил вызвать тебя в Пекин…

Чжуан Чжун жалел, что не может немедленно промыть уши, чтобы не пропустить ни одного слова. Стремясь передать свое неописуемое волнение, он рассыпался в самых горячих и искренних благодарностях, хотел добавить еще что-нибудь очень скромное, красивое, достойное настоящего писателя, долго пыхтел, но так ничего и не придумал. Пока он чесал в затылке и прочих местах, Вэй Тао добавил:

— Помни, старина, что наша жизнь, наша плоть, наши души — словом, все наше неразрывно связано с пролетарским штабом, с высшим руководством.

Писатель закивал, словно цыпленок, клюющий зерно, и вскинул руку как для клятвы:

— Ваше наставление для меня священно! Пусть меня разрежут на куски и раздробят мои кости, пусть мне размозжат голову и вырвут печень, если я не готов отдать свою жизнь, свою плоть и всего себя высшему руководству. Я в любую минуту встану на защиту его и пролетарского штаба!