Человек идет в гору

но лицо морщили слезы.

— Сейчас, Анночка... Я Коле позвоню... Ах ты,

касатка моя!

Снимая шинель, Анна заметила на вешалке

светлосерую женскую шляпу и демисезонное пальто. Острая

боль пронзила ее, она вошла в комнату, низко опустив

голову.

Здесь стоял небольшой письменный стол с тяжелым,

под мрамор отделанным, прибором, диван, обитый

желтой кожей, и круглый обеденный стол, покрытый белой

скатертью. Несколько стульев да этажерка дополняли всю

обстановку.

Над письменным столом висела картина в дубовой

раме: высокая женщина в черной газовой шали идет по

осеннему парку; желтые листья, как снег, тихо падают ей

на голову, плечи, руки. Уже оголились многие деревья, и

одиноко чернеют брошенные птицами гнезда. Лицо

женщины строго и печально, но какая душевная вьюга бушует,

в ней!

То ли в картине было много задумчивой тихой грусти,

то ли она отвечала настроению Анны, но она долго

смотрела, затаив дыхание.

В коридоре Марфа Ивановна говорила по телефону:

— Анночка приехала! В военной одежде... Как?

Выезжаешь?

Тяжелое чувство овладело Анной. В расстановке-

мебели, в каждой мелочи угадывалась заботливая мысль

и тонкий вкус молодой женщины. «Почему молодой? —

спрашивала себя Анна.— Разве Марфа Ивановна

неопрятная и заботливая хозяйка?..»

И в который раз, оглядев все вокруг, отвечала:

«Молодая... непременно молодая!..»

В дверь громко постучались. Анна встала, задрожав

от волнения...

Николай увидал серебряные нити на висках Анны,

мелкие, едва уловимые сетки морщин у глази, задыхаясь,

схватил ее своими, длинными крепкими руками. Сквозь

слезы он смотрел на чуть припухлые, вздрагивавшие углы

ее губ, на синие глаза ее, в которых — и любовь, и упрек,

и радость, и страдание...

Потом, когда схлынула первая радость и первая боль,

они оба замолчали, притихли.

Анна вдруг старым, привычным жестом ощупала его

шею, испуганно проговорила:

— У тебя опять увеличены железы. Нехорошо!

Николай робко усмехнулся:

— Что ты еще нашла у меня?

— Тот же нос и те же... добрые глаза,— задумчиво

•сказала Анна, стараясь высвободиться из его

цепких рук.

Он прижался щекой к ее руке, целовал пальцы и

снова слезы бежали по его почерневшему лицу.

Анну интересовал сын, как он жил эти годы, как

выглядит, вспоминал ли он ее, болел ли?

— За то, что ты сохранил мне Глебушку, я готова

простить тебе многое,— сказала она с грустной теплотой

в голосе.

— Многое или все? — спросил он, впервые сверкнув

своей прежней широкой улыбкой. К нему возвращалось

спокойствие.

— Многое,— тихо ответила Анна,- обрадовавшись

этой, так хорошо знакомой улыбке.

— А если Глебушку спас и сберег не я, а кто-то

другой?..

— Кто? — быстро спросила Анна.

Из коридора донесся молодой женский голос. Анна

уже забыла о своем вопросе. Кровь отхлынула от лица.

Страх заставил дрожать колени и, если ей пришлось бы

сейчас встать, она не удержалась бы на ногах.

Ей знакомо было тяжелое и острое чувство страха.

За два года она насмотрелась всякого. Но там, на

фронте, это чувство не было таким неотвратимым. Надежда

.в самые, казалось, безысходные минуты поддерживала,

122

ободряла. Здесь же та, которая должна была сейчас

войти, отнимет у нее самое дорогое, без чего жизнь

станет холодной и -мрачной.

И потом там, на фронте, Анна страх делила с

товарищами, как в дни окружения делила с ними хлеб...

Дверь отворилась, и она увидала... сестру.

Тоня тихо охнула и бросилась к Анне.

Николай отвернулся. За окном собирались синие тени

сумерок.

...За ужином Тоня была оживленной и хлопотливой,

часто выходила на кухню.

Потом прибежал Глебушка —- красивый

пятнадцатилетний парнишка.

Появление сына вызвало такую бурю восклицаний,

поцелуев, слез и смеха, что ни Анна, ни Николай не

заметили затаенной горечи в глазах Тони.

Сын — большой, плечистый — обнимал за шею Анну,

гладил ее волосы, целовал мокрые от слез щеки.

Анна вспоминала, как четырехлетним карапузом

Глебушка изучал азбуку й когда он Забывал

какую-нибудь букву, смущенно останавливался:

— Буква «А»... буква «Б»... — Потом, подумав,

уверенно говорил:— Буква «не знаю»!

Постепенно этих букв «не знаю» становилось все

меньше и меньше. #

— Ты помнишь букву «не знаю»? — смеясь, спросила

Анна.

— Папа говорит, что у человека до самой смерти

остается очень много букв «не знаю». Только у одного их

больше, у другого меньше, — ответил Глеб.

Тоня неожиданно поднялась.

— Я совсем забыла, что мне надо на дежурство.

— Ты дежурила все время по пятницам. А сегодня

среда,— сказал Николай.

— Теперь по средам,— ответила Тоня с вымученной

улыбкой.

— Аня,— сказала Тоня, стараясь не смотреть в

глаза сестре.— Я вернусь не раньше завтрашнего вечера.

Пойдем, я тебе покажу, где что лежит.

Анна подавила минутное колебание и вместе с Тоней

вышла на кухню.

123

Ночью в лаборатории Тоня писала письмо. В кривых,

раскиданных в разные стороны буквах угадывалось

смятение...

«Анна!

Это письмо тебе принесут, когда я буду уже в пути.

Я еду далеко, сама еще не знаю куда, но как только

брошу якорь,— напишу непременно.

Я хочу тебе прямо и честно сказать, что я сделала эта

не из жалости к тебе, не из сострадания. К тому же я

знаю, что для таких людей, как ты, жалость

оскорбительна, как милостыня. Нет, сестренка, здесь причины более