Человек идет в гору

— Да… скажу! — тяжело вздохнул Мишин, глядя на Сладковского с нескрываемой ненавистью. — Я жалею, что не удовлетворил тогда вашего заявления. Я жалею, что целый год дал вам возможность сидеть в кресле главного технолога и вместо хорошей технологии пичкать нас всех вашими сладчайшими улыбками, чорт бы их побрал!..

«С Лизой тоже неудачно получилось… — сожалел Виктор Васильевич, укладывая в чемодан серый костюм. — Она привязалась к Добрывечеру всерьез…» Он тихо вскрикнул, до крови ободрав руку об острый выступ одного из замков чемодана.

«Зато я получил теперь возможность вырваться из лап мистера Хортвэта. К чорту Бакшанова с его реактивным истребителем! Сладковский теперь обанкротившийся технолог и в этом, учитывая предстоящий отъезд подальше от опасности, тоже есть своя прелесть».

Странно, что Хортвэт еще не прислал к нему ни одного «окольцованного голубя». Может быть, судьба избавит его от подобной встречи. Тем лучше!

Не переставая торопить себя, он быстро оделся, запер дверь комнаты и повесил ключ на гвоздь. Пусть отпирает, кто хочет, он уже здесь не жилец.

На вокзале кто-то дотронулся пальцами до его спины, и Виктор Васильевич услышал густой басок:

— До одной станции едем, товаришок?

Он оглянулся. Безбородый, с наглым и хитрым прищуром старик натянуто улыбался беззубым ртом.

«Всякая мразь липнет!» — подумал он с горечью. Но старик тихо залопотал.

— Вам со мной не будет скучно.

Сладковский вздрогнул. Эта была первая часть пароля. Так вот он какой, «окольцованный»-то…

— Кто вы? — строго, но тихо спросил Виктор Васильевич.

— Дворянин-помещик. Имел решето земли.

Сладковский вышел на перрон: там, в полутьме безопасней было передать первое донесение.

Егор Кузьмич взял туго набитый конверт, положил его за пазуху и вдруг в ужасе выкатил бесцветные, как осеннее небо, глаза, задрожал всем телом: среди людской толчеи, в двух шагах от него выросла фигура… Степана Чардынцева.

Он забыл, что Степан Чардынцев не мог быть таким молодым, что самое верное — нырнуть в толпу и меж ногами мышью шмыгнуть в ночную темь. И лишь стоял с трясущейся, отвислой нижней челюстью, с мокрым от пота, будто выбеленным лицом.

Чардынцев надвигался на него как неумолимая судьба, как грозное и справедливое возмездие…

Глава одиннадцатая

После ареста Сладковского и Егора Кузьмича, Степан Огнев решил зайти к Лизе. Нелегко ему было переступить порог ее дома! Все, что ярким светом озаряло его отрочество и юность, что четыре года теплилось негасимым огоньком в груди на ледяном ветру войны, — теперь покрылось остылой золой.

Пока шел он к ней нетвердым шагом, будто ощупывая ногами землю, страшная незабываемая ночь встала перед ним…

…Степан и Виктор отходили последними. Их полк, бывший в арьергарде дивизии, снялся еще в полночь.

От роты Степана осталось меньше взвода; солдаты шли черные от копоти и грязи, усталые и мрачные.

Огонь бесчисленных пожаров люто бушевал над городом. Ветер швырял в отходящих бойцов горячим пеплом и не только лица, а и души обжигало укором: в городе оставались женщины, старики и дети.

Гул самолетных моторов, тяжкое уханье взрывов, орудийные выстрелы становились глуше, отдаленнее. Рота по крутому обрыву спускалась к реке. Высоко подняв автоматы, бойцы вошли в воду.

Зарево пожаров добела накалило небо. Было светло, как днем. Бойцы плыли, тревожно ожидая выстрелов в спину.

Но противник, видимо, не успел «наступить им на пятки».

На другом берегу, за высоким лозняком, они разделись, выжали воду из намокшей одежды.

Степан построил роту и обнаружил, что пяти человек нехватало.

«Утонули?» — подумал он и спросил, озабоченно сдвигая брови:

— Кто слышал крики о помощи?

— Не слышали… — отвечали бойцы.

— А может, вам страхом уши заложило?

— Остались они по всей видимости, — строго заметил высокий солдат, выстукивая зубами от холода. — Мы вперед плыли, назад оглядываться было недосуг. Вот они и воспользовались. Автоматы в кусты и айда каждый в свою деревню.

— Ну, а дальше что? — горячо спросил коренастый пожилой солдат, заглядывая на говорившего снизу вверх.

— Дальше доложит: «Так, де, и так. По случаю потери части и совести, вышел в отставку… по собственному приказу».

— Ну, нет, ему там такую отставку пропишут…

— Так ведь он кому доложит? Бабе своей, и только.

— А баба, думаешь, его пирогами встретит? Чай, и у нее душа имеется!..

Среди оставшихся был и Виктор. Стреляй по ним гитлеровцы — Степан был бы убежден, что Виктор убит. Он никогда не поверил бы, что его друг окажется подлецом. Но теперь все доводы в защиту Виктора отпадали.

Степан повел роту дальше. Люди шли молча.

На рассвете где-то близко совсем по-человечьи заплакала какая-то птица. Лес глухо шумел…

…Вчера на допросе Сладковский рассказал Огневу о той памятной ночи.

Виктор плыл позади всех. Река была широкой и быстрой.

Виктора отнесло вниз и он судорожно боролся с течением. За спиной остался берег, знакомый до последней травинки. С каждым взмахом руки холод все больше сковывал тело, проникал в душу.

Сильный ветер гнал высокие, недобро ворчавшие волны, и Виктору казалось, что он различал слова: