Человек идет в гору

— Недоедая и недосыпая трудились рабочие и инженеры наши, чтобы поставить завод на ноги, и не только поставить, а и увеличить его мощность.

Солнцев обиженно насупился.

— Мне кажется, — продолжал директор, — кое-кого потянуло на отдых, в кусты. Мы должны сказать таким людям: вы — дезертиры! Вы перекладываете трудности на плечи своих товарищей!

Мишин помолчал. Потом, в упор смотря на Солнцева, сказал:

— Составьте график и сегодня же дайте его мне, Александр Иванович. Он мне заменит настольный календарь. Так! — Едва приметная улыбка тронула губы Семена Павловича. — И еще один вопрос. Отличный начальник цеха товарищ Быстров, а посмотрите, как выглядит его кабинет? Медвежье логовище! Что хорошего, товарищ Быстров, в том, что у вас в кабинете стоит печка «буржуйка», дымно и грязно? Вы думаете, что этим самым проявляете свой патриотизм, готовность переносить невзгоды? Ерунда! Только свою некультурность показываете. Нужно благоустроить наши цехи и квартиры. Удобно, прочно. Не временным лагерем живем мы здесь, а социалистическим заводом, поставленным надолго!

Глава девятая

Госпиталь расположился в тылу второго эшелона дивизии. Густой березняк поглотил людей, автомобили и палатки.

Из пекла боев привозили раненых — грязных, покрытых черной пылью, поднятой взрывами земли. Они рассказывали о первых встречах с врагом — о пьяных автоматчиках, идущих в атаку во весь рост, о немецких парашютистах в русской форме, о вращающихся пнях, из которых стреляют снайперы, о минометах, «плюющих сразу из шести глоток»…

«Патология психики, — казалось Анне. — Иному раненому и собственная рана кажется смертельной и окружающее — страшным».

Анна еще не перешагнула Рубикон, отделявший мир от войны. Она жила свежими воспоминаниями о счастливых солнечных днях.

Чем больше Анна думала о недавнем прошлом, тем больше тосковала по сыну и Николаю. Они все время стояли перед глазами. Глебушка — большеголовый, синеглазый, с худой шеей и длинными, как у отца, руками и Николай — сутулый, временами близоруко щурившийся. И странно: Николая Анна жалела больше, чем сына. «Глебушка в руках надежных, Марфа Ивановна — старуха крепкая и хозяйственная. А Николай? Кто теперь будет за ним приглядывать? Ведь простудится, в первые же дни простудится. И никому не признается».

Анна беспокоилась о муже и ребенке, совсем забывая о себе.

По пыльным дорогам тянулись тысячи беженцев с домашним скарбом и скотом. Одежда их была серой от пыли, а лица черны — от горя и солнца. Мессершмитты низко проносились над этими бесконечными колоннами, стрекотали пулеметами. В разных местах раздавались стоны и женские вопли. Анна высылала сестер и санитаров помочь пострадавшим…

Однажды санитары принесли маленькую девочку. Соломенные волосы слиплись на высоком лбу. Лицо девочки было мертвенно-бледным. Глубоко ввалились глаза.

Анна отвернула одеяло. У девочки была оторвана правая рука. Останавливая кровотечение, сестры наложили давящую повязку. Левая ручка, тоненькая, как молодой стебелек подсолнуха, была вытянута вдоль тельца.

Вид этой жалкой ручонки с черными ободками ногтей на бледных пальцах остро ужалил сердце.

Ребенку впрыснули камфору. Сердце раненой девочки билось едва слышно. Она безмолвно зашевелила синими губами.

Только сейчас Анна вспомнила о родителях девочки. Но никто не мог ответить, где ее родителя. Девочку подобрали в придорожной канаве, куда ее бросило взрывной волной. Мать, видимо, была убита, потому что никто не шел вслед за носилками.

«Сирота! Она одна среди камней, пыли и горя бесконечных дорог войны…»

Анна вздрогнула. «Глебушка… Его тоже могут… вот так…» Анна два раза делала переливание крови, но девочка была очень слаба.

— Надо как можно скорее эвакуировать ее в тыл, — сказала Анна подполковнику Козлову.

— Утром придет самолет, если для этой девочки наступит утро. Анна Сергеевна, немедленно ложитесь сжать, а не то вы завтра свалитесь с ног.

Она и в самом деле очень устала. Состояние девочки не предвещало ухудшения. Анна оставила дежурную сестру и ушла в свою палатку. Уснула сразу, будто упала в мягкий сугроб.

Вскоре прибежала испуганная сестра:

— Анна Сергеевна, слабеет пульс…

Девочка умирала. Анна поняла это сразу, едва взглянула на раненую. Она косила глаза, глухо стонала, бессильно запрокидывала голову. «Нарастают мозговые явления, — горестно думала Анна. — Видимо, повреждено основание черепа. А это — конец».

Анна сморщила переносье. Закрыла рукой глаза. В душе бурлило сейчас какое-то сложное чувство жалости к девочке и неизбывной ненависти к тем, кто изувечил этого ребенка.

Анна дала себе слово спасти девочку, будто в ее спасении заключена была великая, уничтожающая врагов сила мести.

Но девочка умерла.

С минуты, когда в борьбе со смертью Анна не смогла отвоевать подобранную на дороге девочку, с той самой минуты Анна поняла, ощутила в своей душе новую силу.

Быть может, с той поры и перестала Анна пугаться ужасного воя немецких бомб с сиренами и спокойно работала даже тогда, когда коллеги бледнели от страха.