Человек идет в гору

— Не случалось? А со мной было. Мальчонкой. Двенадцати лет. Пошел я однажды с приятелем в школу. Школа в соседнем селе была, верст за пять от нас. В пути застигла нас метель. В небе сбежались тучи, налетел ветер. Закружились снежные воронки, будто закипел снег кругом. Стало вдруг темно, и мы, взявшись за руки, побрели дальше. Метель швыряла в нас снегом, засыпала глаза, слипала ресницы наледью, забивала рот ледяным песком. Мы задыхались и шли, шли вперед. Потом я неожиданно провалился в снежную яму и потерял приятеля. Я кричал изо всех сил: «Фе-дя! Фе-дя-а!» Но ветер забивал рот снегам. Чувствуя, что теряю силы, я испугался и стал неистово креститься. Потом кто-то схватил меня за плечи. Это был Федя. После он рассказывал: «Гляжу — мельница вертится. Ну, думаю, добрались. Подхожу, а это ты руками размахиваешь». Понимаете? Видал он трусость мою, а не посмеялся. Только тоненько усмехнулся. Умный.

Анна недоумевающе подняла на Чардынцева глаза.

— Почему я все это вам рассказываю? Потому, что майор Сухов и есть тот самый Федя…

— Который в детстве шел с вами в метель?

— Да.

— Он будет жить! — тихо проговорила Анна. Это прозвучало, как обещание. В глазах ее были решительность и теплота. Чардынцев мял в руках погасшую трубку.

— Благодарю вас! Вы устали, и я не рискую вас больше задерживать. Простите, последний вопрос: вы подобрали, конечно, толковых людей для наблюдения за Суховым?

— Я буду дежурить сама.

— Что вы?! — испугался Чардынцев. — Не спать сутками?

— Дело теперь идет уже о моем профессиональном престиже. Сон сам не придет: он знает, что не уломает меня.

Чардынцев внимательно посмотрел ей в глаза. Удовлетворенно подумал: «Характер подходящий!»

Он крепко и бережно пожал руку Анны. Вокруг толпились березы, — высокие, чистые, будто тоже в белых халатах, обрызганных солнцем.

Глава десятая

Сон слипал глаза. Чардынцев до боли потер виски и продолжал изучать карту. Он думал о том, что, решив, очевидно, начать наступление на левом фланге, гитлеровцы не ограничатся этим, а начнут давить и на других участках дивизии. Но где введут они главные силы?

Этот вопрос вставал перед ним часто за четыре месяца войны, и всякий раз он был загадочен и нов.

Он мысленно представил себе генерала фон Вейса (Чардынцев знал не только фамилию, но и повадки, и худощавую физиономию своего противника), придумывая наиболее невыгодные для самого себя варианты решений.

В два часа ночи позвонил телефон. Чардынцев снял трубку.

— Товарищ Первый?

Он сразу узнал этот звонкий и дрожащий голос.

— Третий… только что… уснул!

Чардынцев молча опустил трубку. Волнение перехватило горло. Он не мог произнести ни одного слова.

«Как я мог забыть о Федоре? Ведь сегодня пошли третьи сутки после его ранения. Третьи сутки! А я ни разу о нем не вспомнил. Вот что делает с человеком война!»

Сонливость пропала. Чардынцев надел фуражку и, разбудив адъютанта, приказал оседлать коней.

Чардынцев прискакал в госпиталь, когда едва занимался рассвет. Анна встретила комдива у палатки Сухова. У нее было серое, измученное лицо. Воспаленные, усталые глаза горели гордой радостью.

— Спит. Вы понимаете, что это значит?! — сказала Анна горячим шопотом. — Это жизнь!

— Я приехал только за тем, чтобы пожать вашу руку, Анна Сергеевна. Вы… — Чардынцев поймал в темноте ее руки и вдруг порывисто прижался к ним губами. Анна ощутила на руках влагу.

«Плачет», — испугалась она. Ей никогда не приходилось видеть мужчину плачущим.

— Вы замечательный человек! Спасибо вам! — сказал Чардынцев тихо и пошел к ожидавшему в междулесье адъютанту.

Через минуту Анна услышала глухую дробь галопа. Вслед за этим в воздухе возникло тарахтенье мотора.

Анна сквозь белый частокол берез увидела садившийся на поляну самолет. На нижних крыльях были установлены кабины, те самые кабины, о которых рассказывал ей Николай.

«Уже сделали?!» — удивилась Анна.

Давно ли она советовала Николаю сконструировать, машину, которая подбирала бы раненых на поле боя? И уже сделали!.. Анна побежала к самолету с таким чувством, будто прилетел сам Николай. Подполковник Козлов лег на носилки. Санитары вставили их в кабину.

— Хорошо! — урчал голос Козлова. — И светло, и уютно.

— И мухи не кусают! — сказал летчик, открывая крышку кабины. — Кабина Бакшанова! — гордо добавил он, демонстрируя свою осведомленность.

— Бакшанова? — удивленно переспросил Козлов. — Ваш однофамилец, Анна Сергеевна?

— Мой муж, — ответила Анна.

— Ваш муж? — громко проговорил Козлов. — Тогда пожалуйте на носилки! — Ее положили на носилки и вставили их в кабину. Все события последних трех ночей и дней, усталость, тоска по сыну и мужу, непроходящая горечь после смерти девочки с оторванной рукой, счастье от удачи, ознаменовавшейся спасением Сухова, и, наконец, прилет самолета, вновь напомнивший о Николае, — все это собралось вместе, сдавливая ее грудь острой и блаженной болью.

Анна тяжело задышала и, закрыв руками лицо, молча заплакала.

— Анна Сергеевна, вы заснули там, что ли? — громко спросил Козлов, открывая крышку, но, увидев ее глаза, смущенно умолк…

* * *