Человек идет в гору

* * *

Анна незаметно, но зорко приглядывалась к сестре, молча удивляясь новым чертам в ее характере. Казалось, ничего не оставалось от прежней безвольной, неуверенной, вечно, как заяц, к чему-то робко прислушивающейся Тони. И в манере держать высоко голову, и в двух тонких морщинках, прорезавших белый лоб, и в жестах — скупых, но уверенных, и в густых переливах голоса угадывалась сильная, неуклонная воля.

«Видно, всех нас закалили испытания», — думала Анна, но что-то еще неуловимое, затаенное, — то в задумчивом, куда-то далеко-далеко устремленном взгляде, то в быстро гасимой улыбке, то в неожиданно странной интонации — отличало Тоню от прежней наивной девчонки.

«Что же?» — спрашивала себя Анна и где чутьем, где наблюдательным взглядом отыскивала ответ. И она нашла его.

Вот почему письмо, которое Тоня, стараясь это сделать незаметно, положила на стол под альбом в тот день, когда она собралась уехать, не было для Анны неожиданным.

Они стояли вдвоем в комнате, густо залитой солнцем и доносящимся с улицы бойким щебетом птиц, тихим звоном ручьев.

— Возьми письмо, — твердо сказала Анна, — и считай его неотосланным.

Тоня вздрогнула, побледнела, будто уличенная в чем-то стыдном, нехорошем.

Анна подошла к Тоне, обняла ее и они долго молчали, прислушиваясь, как на тысячи голосов пела весна.

— Я не буду читать… — низким и чуть дрожащим голосом проговорила Анна, — и так все вижу, не слепая!

Тоня прижалась лицом к груди сестры, тихо выдавила:

— Уеду… говорила с директором, отпускает.

— Нет! Ты никуда не уедешь. Ты породнилась с заводом, нужна ему. Сотни людей знают, ценят тебя. Мне рассказывали, как ты выручила завод, найдя новый способ получения эмалита, как организовала хор. Это прекрасно, думала я, это прекрасно, что у меня такая сестра. Ты поднимаешься на высокую гору, Тоня. Не сдавай позиция, не малодушничай, иди вперед!

Тоня слушала, широко открыв глаза, и слезы быстро высыхали на ее пылающих щеках.

* * *

Николай с Анной поднялись к парку. Отсюда, с высоты крутого вала, был виден весь город. Стало быстро светать. Белый дым тумана клубился у сизоватых перелесков. Потом над темноголубыми массивами далеких облаков нежно подрумянилось небо.

Внизу лежала земля, недавно освобожденная от снега, — мягкая, темнобурая, набухшая влагой, с желтоватыми пятнами примятой прошлогодней травы и острыми яркозелеными молодыми побегами. Небо было чистое, голубое. Высоко-высоко висела тонкая, едва уловимая глазом паутина перистых облаков. Где-то переливчато звенел первый, должно быть, в этом году жаворонок.

— Как красиво! — тихо проговорила Анна. Ее тонкие брови круто изогнулись. — Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? Я вспомнила речь Вячеслава Михайловича по радио в первый день войны. Сколько в ней было гнева и боли! Мне кажется, я никогда не забуду этот голос.

И еще вспомнилось мне сейчас… Седьмое ноября сорок первого года. Фашисты подошли к Москве. А на Красной площади, на ленинский мавзолей поднялся Сталин. Войска стояли перед ним в строгом молчании. Не колыхались знамена, не шевелились флажки линейных. «Будет и на нашей улице праздник!» — сказал он. И вот теперь праздник наступает.

— Ты знаешь, — произнес Николай, проникаясь ее настроением, — мы в те дни как-то не думали о том, что были на гребне истории.

— Может быть, и думали. — Анна упрямо взглянула на него. — Везде партия, Николай! И там, на фронте, и на заводах Урала, и здесь…

— И в том, что ты меня любишь… тоже партия?

— Да, потому что партия возвышала наши души.

Она порывисто обняла Николая. Глаза ее заблестели.

— Анна, когда я получил извещение о твоей гибели, горе оглушило меня. А потом… Я все больше и больше стал верить в твое возвращение…

— Об этом злополучном извещении я узнала совершенно случайно в Москве. Встречает меня один врач и глазам не верит:

«Анна Сергеевна!»

«Ну, конечно. Что у вас такие страшные глаза?» — спрашиваю.

А он говорит:

«Мы считали вас погибшей. Я работал заместителем главного хирурга армии и сам выписал похоронную».

Представляю, сколько боли принесла тебе эта ошибка, — заключила Анна, вздохнув.

— Превосходно! — воскликнул Николай. — Превосходно, что это извещение оказалось ошибкой.

Стояло безветрие. День обещал быть светлым и теплым. Небо раскинулось вольным шатром — голубым, беспредельно высоким и ничто не нарушало его чистоты.

— Какие интересные открываются горизонты, Анна! — раздумчиво сказал Николай. — Я начал работать над новым самолетом. Семен Павлович назвал его воздушной эмкой. Хорошая будет машина! И вместе с тем не могу расстаться со своим истребителем.

— Откуда в тебе эта склонность к истребителям?. — строго спросила Анна.

— Я влюблен в скорость. Скорость — золотая жила моей машины. И потом, истребители нужны. Когда мы завоюем мир, его надо будет охранять.