Человек идет в гору

Небывалый разлив затопил поля и низины. Внизу, у самых окраин города, скользили белые, как чайки, пароходы. Вдали, сверкая на солнце, отливала серебром Волга. Вокруг парка, будто выйдя на праздник, гурьбились зеленые, с белой проседью ветвей, березы, серебристые, статные тополя и кудрявые, как под венец разодетые, липы. Свежий березовый дух, и тягуче-сладостный смоляной запах тополя, и тонкий аромат липы наполняли воздух хмельной брагой весны.

На деревьях уже звенела хлопотливая птичья жизнь: строились первые гнезда.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Над Волгой полыхал закат. Багряное зарево неоглядно разлилось по небу. Озаряя медленно наплывающие сумерки, ярко рдели редкие облака, похожие на далекие костры.

И река в розово-серебряной чешуе волн, и крутые обрывистые берега в синеватом дыму тумана, и мглистый бор с высыпавшими на опушку белотелыми березками в узорчатых полушалках — все отражало это вселенское пожарище.

Чардынцев стоял на взгорье и глядел с выражением человека, увидевшего свое детство. Вон за холмом раскинулось село Рыбаково. Исстари занимались здесь рыбачьим промыслом да сплавляли лес в низовья Волги.

Отец Алексея Степановича был великаном с темным от ветра и солнца лицом, с большими серыми глазами, в которых меж густыми ресницами то светилась ласковая теплота, то тянуло погребным холодком.

— Степану и в бездолье — раздолье, — говорили про него, — когда разъярится — его сам Егор Кузьмич сторонится.

Егор Кузьмич Старшинов — владелец буксирного парохода и полдюжины барж — держал в своих хватких руках все окрестные села.

Люди валили лес, сплавляли плоты, промышляли рыбу, а Егор Кузьмич истово стучал костяшками на счетах, будто творил молитву, чтоб продать товар подороже, а людской труд купить подешевле.

В пятистенном доме Старшинова — контора, бакалейная лавка и галантерейный магазин.

У всех при встрече с ним, как колосья сильным ветром, пригибало спины в учтивом поклоне. У всех в глазах смирение и покорная готовность.

Только один Степан Чардынцев брезгливо отворачивался и гордо держал свою огненно-рыжую строптивую голову. В долги к Старшинову он не влезал: водку пил редко, по большим праздникам, да и жена умело сводила концы с концами.

Степана любили за веселый и смелый нрав, недюжинную силу, искали у него заступничества. Он умел двумя-тремя словами, произнесенными вполголоса, прижать Старшинова к стенке.

Для Егора Кузьмича гордыня Чардынцева была занозой в сердце, да сделать ничего не мог: Степанова артель славилась по всей Волге честным и прямо-таки колдовским мастерством.

Пытался однажды Старшинов урезонить Степана:

— Ты, Степа, спроть хозяина не ходи, — сказал он. — У меня на волков и дураков капканы поставлены.

— Гляди, хозяин, как бы дураки ума не нажили! — глухо ответил Степан и в потемневших глазах его прошла до того студеная волна, что Старшинов, хоть и сам был молод и славился силой, невольно поежился и больше на эту тему не заговаривал.

С женой Степан всегда был весел и ласков, с сыном часто крут. Алешка рос хрупким и пугливым.

— Негоже мужику за мамкин подол держаться. Бегай с ребятами, учись удальству да прыти. Зря других не обижай, но и себя в обиду не давай. В драку без причины не лезь, но драки не бойся: уж коли началась потасовка — кулаков не жалей, старайся, чтоб твой верх был! — рассудительно наставлял шестилетнего сынишку Степан.

— Учишь чему? Охальник! — незлобиво заступалась мать, а Алешка еще глубже зарывался в ее подол. — Не бойся, колосочек ты мой зелененький, подсолнушек тоненький.

— Овечка безответная! — в тон ей притворно пел Степан, а потом сурово басил: — Вырастет — всяк шерсть с него стричь станет. Алешка! Молока материного пососал — будет! Теперь отцова духа набирайся.

Как-то раз, в знойный Троицын день Степан поднял Алешку на руки и понес к маленькой, но быстрой реке Шайтанке, втекавшей за деревней в Волгу. Мать побежала следом: Степан был навеселе.

— Пора тебе, ядреный пескарь, к воде привыкать, — сказал Степан, раздеваясь и снимая рубашонку с сына.

И вдруг с размаху швырнул Алешку в реку. Мальчонка плюхнулся в воду и суматошливо забарахтал руками и ногами.

— Спасите! Ой, люди добрые, спасите! — закричала мать, скликая соседей.

Алешка судорожно всхлипывал, задыхался. Кричать он не мог — страх сдавил горло.

— Лешка! — зыкнул отец, подплывая. — Держись, не поддавайся, ядреный пескарь!

Взобравшись на спину отца и крепко уцепившись руками в его плечо, Алешка вдруг стал кричать во все горло:

— Мамка-а! Бо… боязно-о!

Мать стонала и металась по берегу, а Степан раскатисто хохотал:

— Эх, моряк, — зад в ракушках!..

В артели Степана были богатыри подстать ему. Работали лихо, дружно, с красивой жадностью к труду.

Однажды под Казанью прибился к Степановой артели невидный из себя мужичонка с худым желтым лицом, в рваном азяме и обвислых, не по росту портах.

— Возьми, атаман. Хлеба много не съем, а на работу я спор.

— Хо-хо! — дернулся от смеха Степан. — Тебе, ядреный пескарь, и доброй чарки до рта не донесть. Шел бы в монастырь, там, сказывают, монашки ласковые.

— Ха-ха! Вали, не раздумывай!