Человек из будущего

– Уже, – ответил я, – если по дороге, заезжай. Накормлю, почешу и поглажу.

– Через двадцать минут буду!

Она прибыла не через двадцать, а через пятнадцать, словно всю дорогу гнала на повышенной скорости, оставила автомобиль посреди двора, а сама ринулась мне на шею.

– Ой, ты стал и ростом выше, и крепче!.. Какая же я умная, какая я хитрая и замечательная!

Я легко подхватил на руки ее легкое, как у ребенка, тельце, покружился на месте и понес в дом. Она уютно устроилась у меня на груди, таких женщин часто берут на руки даже те мужчины, которым тяжело, но так приятно чувствовать свою явную и неоспоримую доминантность.

В доме выбрал самый уютный диван и посадил ее там, укутав ноги красивым шотландским пледом, но она сразу снова забралась мне на колени.

– Ты даже не спросил, – прошептала она на ухо с детской обидой, – как я теперь, когда я вот такая… ну, старорежимно замужняя!

Я ответил с неловкостью:

– Ты счастлива, знаю. И твой муж счастлив.

– Договаривай, – потребовала она, – я же вижу, что-то придержал, а это нечестно. Я же друг?

– Который живет в моем сердце, – заверил я. – И все мы тебя нежно любим. Надеюсь, ты не разочаруешься в своем выборе и будешь счастлива. Надеюсь не потому, что так уж желаю счастья ему, а потому что желаю его тебе…

– Договаривай, – сказала она сердито. – Что еще прячешь за спиной?

– Новые нормы морали, – ответил я с некоторой неохотой, – всегда были мягче и демократичнее старых, как бы ни ворчало старшее поколение. У питекантропов мягче, чем у обезьян, у неандертальцев мягче, чем у питекантропов, а у кроманьонцев мягче, чем у неандертальцев… и так до сегодняшнего дня. И хотя старшее поколение хоть питекантропов, хоть времен твоей бабушки всегда негодует по поводу распущенности молодежи, все-таки новая мораль побеждает и становится нормой. Потом, возможно, ее сметет еще что-то более вольное…

Она пискнула недовольно:

– Хочешь сказать, разочаруюсь?

– Я этого не хочу, – ответил я.

– Тогда…

– Мне жаждется, – пояснил я клятвенно, – чтобы ты была счастлива. Но современные женщины, ощутившие вкус свободы, как-то не рвутся надеть хиджаб, тем более никаб или вовсе чадру, паранджу или джильбаб.

Она помолчала, глядя на меня исподлобья по-детски большими трагическими глазами.

– Если ты все знал, – проговорила она тихонько, – почему не сказал?

– Что, – спросил я с тревогой, – уже ощутила?

– Не в полной мере, – буркнула она, – но что-то не так. Я представляла это иначе. И бабушка говорит…

– Бабушки все знают, – согласился я. – О том старом мире. Но он меняется стремительно, а в нем бабушкам непонятно, неуютно и потому враждебно. Хотя каждый новый мир, как бы его ни ругали, лучше предыдущего.

– Даже того, – сказала она жалобно, – когда были принцы, принцессы и добрые волшебники?

– Даже тогда, – подтвердил я, – злые короли угнетали добрых, злая мачеха обижала Золушку, а добрые волшебники прятались по лесам от злых, захвативших власть…

Она прильнула к моей груди, прижалась крепко-крепко.

– Почему мне безопасно только с тобой?

Я прошептал в ее розовое ушко:

– Потому что я безопасное будущее.

Она пискнула:

– Хочется, чтобы ты был и моим будущим. Но в то же время и боюсь тебя.

– Почему?

Она сказала жалобно:

– Иногда от тебя веет просто космическим холодом. Я же чувствую! Но потом замечаешь меня, улыбаешься, и это жар, как в недрах Солнца…

– И тоже страшно? – спросил я.

– Тоже, – ответила она серьезно. – Но все равно с тобой как-то особо… Ты спасешь, что бы ни случилось. Ты обязательно спасешь!

– Да, – ответил я. – Это я сделаю.

Наутро я поспешил в центр наших биоинформационных технологий, Геращенко так обрадовался и расчувствовался, что обнял при встрече, чего почти никогда не делал.

– Ты здоров, – прошептал он, косясь по сторонам, – здоров как бык!.. Ну такой, бойцовский бык. Поджарый. Тьфу-тьфу, какие же мы молодцы, как же бог нас любит!.. Понимает, что работаем на благо всего мироздания.

– Понимает, – согласился я. – Тем более что бог и есть сама вселенная, а вселенная – бог. Он уже сейчас примерно знает, что и как будет делать со звездной материей, как управлять ею так, чтобы остановить коллапс мироздания… Потому как там мои мышки?

Он вскинул брови.

– Так ты же всех забрал к себе!

Я охнул.

– Издеваешься? А те, что остались?

– Наверное, – пробормотал он, – уже померли.

– Как померли?

Он сказал, защищаясь:

– Да сколько там того корма было в кормушках… Стой, куда побежал! Да пошутил я, что-то ты уже и чувство юмора потерял?

Я остановился, оглянулся. Он смотрит вслед с тревогой и любовью, настоящий отец солдатам науки, но головой покачивает с укором.

– Похоже, – признался я, – теряю. Юмор вообще-то больше свойство молодости, тогда все вокруг высмеивается и вышучивается, а когда все больше взрослеешь…

Он отмахнулся.

– Я вдвое старше, но чувства юмора не растерял. Так что не прикидывайся старцем.

– Ох, – сказал я, – видать, у меня ускоренное старение. Прогерия.

Он встревожился, понизил голос и сказал, пугливо посматривая по сторонам:

– Пойдем возьмем анализы. Если прогерия, надо срочно принимать меры. В этом вопросе некоторые подвижки уже есть…