Человек из грязи, нежности и света

– С тобой по-другому нельзя, заштатная морда! – огрызнулась Рита, и вспыхнул свет.

– Гляди-ка, а у него тоже нервишки шалят! – рассмеялся дядя Абрам.

После его слов опять включился свет, и дядя Абрам с Ритой с молчаливой улыбкой поглядели друг другу в глаза.

Как бы не пытался продюсер обрядить их в животное обличие, сквозь него все равно проглядывало человеческое лицо.

Глава 37. Бог простит! Бог всех у нас прощает!

В каком-то странном полузабытьи Эскин обладает Лулу, и даже не чувствует рядом присутствия Ивана Ивановича Секина. Лулу крепко обнимает Эскина и упрямо вводит его туда, в свое лоно, к своей одинокой душе.

Неожиданно Эскин чувствует огромное возбуждение, как будто сатанинский огонь заполняет все его нутро и через чресла выходит наружу.

Легкой нежной рукой Лулу обвивает его шею, и ее губы волшебным цветком соединяются с губами Эскина, и он пьет их небесный сок, их волшебный нектар совокупляющегося бессмертия.

В это мгновенье Эскин как будто просто исчезает, превращаясь вместе с Лулу, в головокружительный сон…

Лулу стонет, и Секин просыпается.

Его голова, лежащая на столе, на тарелке между двух соленых огурцов, видит в сумраке на полу две шевелящиеся фигуры, и он понимает, что это Эскин и Лулу, что они соединяются, несмотря на его полусонное присутствие.

Потом он слышит чьи-то шаги и, повернув голову в другую сторону, видит одним глазом через наполовину раскрытую дверь как красивая голая женщина входит в ванную.

По телу Секина пробегает что-то похожее на ток.

Голая женщина удивительно красива, и в то же время она совершенно лысая и бородатая, отчего весь вид ее являет какой-то мучительный атавизм.

Он тихо встает и так же тихо входит в ванную. Лысая бородачка смотрит на него и хочет что-то сказать, но Секин прикладывает палец к губам и закрывает дверь ванной на щеколду, а потом молча раздевается.

Через мгновение она с улыбкой поворачивается к нему спиной и склоняется над ванной. Секин входит в нее и мгновенно как кролик изливает в нее свое семя.

Она оборачивается к нему злым лицом, и, открыв дверь ванной, молча убегает. Секин плачет.

Он чувствует себя униженным этой случайной связью.

Поддавшись голосу своей внутренней печали, он набирает ванну горячей воды, ложится в нее и уже собирается взять в руку бритву со стеклянной полочки, чтобы вскрыть себе вены, но в ванную входит другая обворожительная женщина, с золотисто-пшеничными волосами.

Она тоже в одежде Евы.

Поймав изумленный взгляд Секина, она прикладывает свой палец к губам, как недавно это делал он, и ему становится смешно, и он беззвучно смеется, но она не обращает на это внимания.

Она закрывает дверь и садится к нему в ванну, а потом ловко раскинув ноги вводит его в себя, и Секин мгновенно воспламеняется. Его безумный порыв вот-вот должен перерасти в мгновенное излияние, но она так сильно прикусывает ему нижнюю губу, что Секин мысленно приостанавливает движение своей плоти, и буквально через какое-то мгновение поддается медленному и осмысленному такту, ее сосредоточенному на глубоком придыхании движению.

И только когда она тихо-тихо вздыхает преувеличенно глубоко, Секин изливается в нее, и чтобы не закричать, сильно сжимает зубами ее нежную шею, оставляя багровый засос. Их уста символически сливаются, и вскоре Секин опять воспламеняется к ней неистовой страстью.

Между ними возникает какой-то волшебный контакт.

Они так ярко ощущают себя, что никак не могут остановиться. Кто-то стучит в дверь в ванной, но они продолжают свое неповторимое соединение, они чувствуют только друг друга, а весь остальной мир для них исчез – растаял, как розовая дымка.

Только излившись в нее раз пять, Секин приходит в себя.

– А с вами было не так уж и плохо, парниша! – засмеялась темпераментная незнакомка, и быстро чмокнув изумленного Секина в наморщенный лобик, тихо выскользнула из ванной, Секину почему-то сразу вспомнилась строчка из пушкинского стихотворения: «Ничтожество меня за гробом ожидает…»

Как ни странно, но этот мгновенный случайный секс то с одной, а то с другой обезумевшей женщиной, обнажил в нем чувство собственного ничтожества, облеченное в грубую форму животного удовлетворения, вызвавшую в нем непроходимую путаницу мыслей и ощущений, будто он,

Секин только что овладевал этими женщинами на какой-то театральной сцене, перед громадной массой людей, которые ему громко аплодировали, с удовольствием продлевая для себя иллюзию условно продолжающегося соития.

Ни с кем не попращавшись, Секин вышел из квартиры Мартынова и вскоре дошел до ночной набережной.

Темная Москва величественно шевелилась в граните. Спокойный и бесстрастный ритм ее дыхания подчеркивал торжественность часа, но главное, его молчания перед лицом небытия.

В какой-то миг он неожиданно почувствовал, что его самого не было, как и не было тех помешанных на астральном проникновении женщин, и все, что было, уже обратно превращалось в незыблемый хаос мироздания.