Человек из красного дерева

Для вида я выложил свои вещи из сумки, пустую сумку затолкал под кровать, застелил постель, ненужные мне сигареты поместил в тумбочку, одну пачку распечатал, две сигареты вынул и сунул в карман: создал примитивную иллюзию пребывания. Когда-то я этот фокус подсмотрел в старом, советском ещё, фильме “Прохиндиада” – там главный герой, придя утром на работу в некое учреждение, вешал пиджак на спинку своего стула, и уходил на весь день по личным делам; коллеги видели пиджак и полагали, что человек где-то здесь, выбежал на минуту и сейчас вернётся.

Конечно, все эти приёмы не обманут умного человека – допустим, того же оперативника Застырова, – но я теперь увижусь с ним нескоро или вообще никогда.

Застыров далеко не юноша, он вот-вот начнёт стареть – а я не начну.

Потом он поседеет, выйдет на пенсию, сгорбится, потом умрёт, а я останусь таким же. Этот путь я проходил много раз. Истуканам лучше не заводить друзей и спутников жизни. Читарь вот – никогда их не имел. Вожжался только со своими, издолбленными.

Из общежития вышел с облегчением. Мне там не понравилось: слишком уныло и неуютно. Даже в камере изолятора было веселее: в тюрьме люди, хоть и самые бестолковые, так или иначе превращаются в трагических героев, в страстотерпцев, а в рабочей общаге они – фигуры временные, ото всего оторванные, живущие одним днём. На фабрике даже грузчикам неплохо платят, а в городе достаточно одиноких стариков, сдающих комнаты. Ютиться на койке в общежитии будет только тот, кто плывёт по течению, кто перестал управлять собственной судьбой.

И снова я сам себя одёрнул: “Гляди-ка, Антипка, вот ты уже судишь других, кидаешь приговоры свысока! Заглядываешь в чужие карманы! Крестишь дураками людей, которых в глаза не видел! Мало ли у кого какие причины жить в полутёмной ночлежке? Вор, грабитель, поджигатель, угонщик, лгун – а теперь вдобавок индюк, надутый гордыней! Откуда это в тебе? Или ты всегда таким был? Сам себя обманывал?”

В дурном настроении, опустив глаза, пешком вернулся в центр города, сел в “Каравеллу” и поехал к себе в Чёрные Столбы.

Уже не к себе, конечно.

Уже отлеплялся душой от города Павлово, от холмов, от сосновых и еловых чащ, от своей спрятанной, тишайшей деревни – сколько в ней прожил? Жил как человек, окна мыл два раза в год, имел стиральную машину, банковскую карточку.

Куда подевалось это всё? Годы трудов праведных – куда их смыло?

Бога времени в индуизме звали Кали.

Бога времени у древних греков звали Хронос. Самый древний, первоначальный, породивший воду, воздух и огонь. Хронос никогда не старел.

Для язычников время текло иначе: мир двигался по кругу, история стояла на месте. Ничего не исчезало и ничего не появлялось, всё сущее было всегда, вовеки; человек, курица, дождевой червь, ягода смородины – просто переходили в нужный момент из одной вселенной в другую.

Почему же теперь люди, вооружённые молекулярной биологией и квантовой физикой, так боятся времени, склоняются перед его мощью, как будто оно – безжалостный бог, неутомимо собирающий свою жатву? Почему поэты мечтают остановить время, а фантазёры страстно желают просверлить его, как деревянную доску, и путешествовать в прошлое и будущее? Почему за нами отовсюду наблюдают циферблаты, напоминая о беге минут? Не будет ли верным предположить, что каждый циферблат, каждый светящийся экранчик, где обязательно горят четыре знака, разделённые двоеточием, – это алтари Хроноса? И мы – да, жертвуем этому богу, как жертвовали богам три тысячи лет назад, только проливаем не кровь – отдаём своё внимание; но это одно и то же. Каждый по пятьдесят раз в день смотрит на часы. Один взгляд – секунда. И потом ещё три, пять секунд на простые размышления: ага, уже половина третьего, не пора ли обедать? Если посчитать – средний человек тратит ежедневно пять или десять минут просто для бессознательного, автоматического контроля за временем. Это и есть жертва. Незаметная, взимаемая по малой крупице. Но этому богу хватает: он умён, он всюду, он берёт свою долю тайно, бесшумно, без воскурения благовоний, без ударов в бубны, без пения акафистов – мгновенно, технологично.

В Чёрных Столбах время не двигалось: стояло, аки столб, согласно названию деревни. Птицы пели так же восторженно, как сорок лет назад, и колёса моей машины так же переваливались по ухабинам. Если бог времени есть – он явно уделял основное внимание миллионным городам, а Чёрными Столбами пренебрегал совсем.

10

В конце апреля тут было тихо: нашествие громогласных, гиперактивных, бодрых городских с детьми и шашлыками, с собаками всех мастей и музыкой всякой громкости и всяких жанров ожидалось позже, на майские праздники, – а пока реальность замерла в предчувствии, томилась в полудрёме, ожидая первых гроз, первых накатов настоящего тепла, первых выбросов буйства; пока что тут, невзначай, поверху, реял терпкий печной дым, и лохматые толстые коты хищно прохаживались в поисках доступных кошек; мир и безмолвие казались непобедимыми.

Никогда бы я не уехал отсюда, если бы не обстоятельства.