Человек из красного дерева

Пожарище – уже не моё, да. Ничего моего тут нет, всё сожрал огонь, оставив стены, похожие на гнилые зубы, и забор, теперь выглядевший насмешкой, отличный крепкий забор; разобрать бы его да продать, но кому? Что я за него выручу?

У забора увидел фигуру в розовой куртке, с двумя пластиковыми жбанами в руках; напрягся сразу, занервничал, потом узнал, вышел из машины, улыбнулся:

– Здравствуй, Зинаида.

Она разрыдалась, подбежала, обняла, уткнулась в воротник; в таких случаях мужчина обычно не знает, что делать, стоит столбом или джентльменом, это примерно одно и то же.

– Мы уж все тебя похоронили, – сказала, прижимаясь.

“Кто – все?” – удивился я, но вслух сказал:

– Поторопились.

Сам цинично подумал, что Зинаида сейчас предложит пожить у неё, – я ж теперь погорелец, бездомный, бесхозный мужичок, – но не предложила, разжала объятия, молча отступила назад.

Нет, она была не из тех стареющих, на многое согласных девушек, что подбирают по канавам абы каких мужичков. Я увидел по глазам: порыв её – искренний, товарищеский, человеческий, если угодно – соседский, безо всякого расчёта.

– Вот, – сообщила она, – шла на родник за водой, и остановилась поплакать.

– Ты, – сказал я, – возьми себе, что хочешь.

Она усмехнулась; слёзы высохли. У взрослых женщин слёзы быстро высыхают.

– Да что ж тут брать? Одни угли.

– А вон, гляди, сковородники чугунные, таких сейчас не делают. Бери, не стесняйся.

– Спасибо, Антип, – ответила Зинаида. – Но я вроде не настолько нищая. У тебя страховка-то была?

Вопрос про страховку мне уже задавал Застыров, и теперь я вздрогнул, сообразил, что он наверняка опросил всех жителей, задавая насчёт меня самые каверзные вопросы, а Зину-из-магазина опросил особенно подробно, – она тут у нас самая, что называется, вменяемая.

– Нет, – ответил я. – Никогда даже в голову не приходило. Но ты за меня не волнуйся, я не голодранец. Пока поживу в общаге, потом буду ставить новый дом.

– Мы тебе поможем, – твёрдо пообещала Зинаида. – Всем селом поможем! Ты только от нас не уезжай. Ты ж тут один молодой мужик, ты не уезжай никуда, Антип. А кто тебя поджёг – тот сам изнутри сгорит, сдохнет в муках, тварь! Проклят будет, и вся семья его!

Зинаида показала пальцем в небо, призывая высшие силы в свидетели.

– Вполне возможно, – сказал я, и на том попрощались.

Зинаида, видимо, хотела ещё поговорить, но поняла, что мне не до неё, подхватила свои пластиковые баклаги и ушла в сторону оврага, оглядываясь.

А я направился в лес, туда, где мы с Читарем давеча прикопали нашу статую.

От неё шёл дикий, неприятный запах горелого жира, и вся она, извлечённая из земли, напоминала обгоревший труп; я даже перекрестился. Пришлось подождать, наблюдая издалека, пока моя приятельница Зинаида проследует в обратном направлении, уже с полными баклагами.

При свете дня я внимательно осмотрел статую и остался доволен: огонь её не повредил. Жир весь выгорел, и кое-где по поверхности пошли коричневые пятна, но их, я знал, легко можно содрать наждаком.

А вот перетаскивание фигуры оказалось проблемой: слишком велика тяжесть, – и мне пришлось провернуть целую технологическую операцию: подогнать “Каравеллу” ближе, обвязать фигуру тросом и выволакивать, осторожно и помалу, чтоб не отломилась голова, потом оторвать от забора доски, собрать из них трап – одним концом в багажный отсек, другим в землю, – и заволакивать груз по трапу, и притом оглядываться: Зинаида по пути обратно могла встретить других соседей, а они, прослышав о моём возвращении, обязательно заявились бы посочувствовать от чистого сердца. К счастью, никто не пришёл, и я спокойно довёл работу до конца; заровнял яму в лесу, замёл следы, а фигуру, надёжно упокоенную, укрыл брезентом, и ещё отдельно положил тряпку под голову. Голова сидела крепко.

Не медля ни минуты, сел за руль и погнал прочь.

Я сильно рисковал. Повстречайся мне сейчас Застыров – он без дискуссий запер бы меня обратно в КПЗ, а статую изъял, и догадался бы обо всём. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: голова та самая, краденая.

Напряжение не отпускало, пока не выехал на прямик до Москвы. Тут выключил телефон и открыл окна, чтобы холодный дорожный ветер меня успокоил.

Много всего натворил, да. Но с пути не свернул, а главное – всё, что сделал, сделал не для себя, а для своих любимых собратьев, и ещё для одной девушки.

Она, конечно, меня простит. Хорошие люди умеют прощать. Прощение – такой же естественный процесс, как дыхание.

11

1992

В середине осени Читарь вызвал меня телеграммой, указал адрес: село Дальнее Владимирской области. Телеграмма начиналась со слов “дядя встретил племянника” – условный сигнал, шифр, означающий: найден ещё один истукан.