Человек из красного дерева

– Чепуха, – небрежно отозвался Ворошилов, поворачивая руль одной рукой, а в другой держа длинную пахучую сигарету, – мы всех найдём! Вообще всех! По деревням! По любым помойкам! В России уцелело свыше ста тысяч скульптур, это моя оценка как эксперта. А я сейчас – эксперт номер один, без ложной скромности. У меня – рекомендательные письма от Союза художников, от Союза архитекторов, и отдельно – от Глазунова! А Глазунов, как вы понимаете, – фигура! Поинтересуйтесь! У меня – рекомендация от Академии наук! В Москве, конечно, эти бумажки всем пофигу, но на местах, в провинции – они работают! Там, рядом с вами, лежит кожаная папка, откройте, гляньте – всё поймёте! Печати, подписи, просьба оказать любое содействие. Наша схема – идеальная. Человек нашёл где-то у бабки на чердаке деревянную статую – куда он её понесёт? Разумеется, к батюшке в храм. Зачем он то делает? Если верующий – по велению сердца, если неверующий – из любопытства: вдруг эта штука денег стоит? А денег сейчас нет ни у кого, такие времена. А батюшка что делает? Он звонит в епархию, спрашивает совета. А в епархии у епископа есть моя визитная карточка. Лучше не придумать. Главное сейчас – деньги. Туда сотку, сюда триста. Конечно, ерунда собачья, но напрягает. Надо выходить на международный уровень. Французы и американцы живо интересуются. Готовы брать, готовы платить. И это реальные ценители. Пять тысяч баксов за экземпляр, в хорошем состоянии, – легко! А то и семь! Тут вопрос финансирования встаёт жёстко. Но перспективы – глобальные. Сейчас Россия в моде. Потом это пройдёт, и наши деревяшки никому будут не нужны. Деньги – мусор, деньги есть и будут. Главное – поднять тему, накачать капитализацию. На таком материале на Западе люди делают себе пожизненные карьеры. Не миллионы, конечно, – но сотни тысяч долларов, гранты со всех сторон. Вы просто не понимаете. Я не выжига, я не хочу продаться в Гарвард, я – с вами, я – учёный, но вы должны понять! Мне предлагают лекционные туры, меня зовут, я востребован! Это – тренд! Понимаете слово “тренд”? Вчера тренда не было, завтра опять не будет. Через десять лет нас всех снесёт история. “Деревянные фигуры?” – спросят нас. Скучно, старо, было. Так нам скажут. Пока тема есть – её надо седлать! И я – тот человек, который готов её оседлать. Кроме меня – некому. Я вас поведу.

Провозглашая это, Ворошилов непрерывно испускал сигаретный дым и элегантно закладывал виражи, выводя тяжёлую машину по поворотам на трассу. Я упирался руками и ногами, и придерживал сгнившего истукана.

Читарь кашлянул.

– Я одного не пойму, – сказал он. – А зачем французам и американцам покупать русские деревянные скульптуры? Они же – католики, у них своих скульптур навалом.

– Коллекционеры, – ответил Ворошилов. – Чудаки с большими деньгами. Там очень развит рынок антиквариата. Русское религиозное искусство ценится.

– А зачем, – спросил Читарь, – нам обслуживать американских чудаков?

– Чтоб выйти на их уровень. Так в науке делаются карьеры. Каждая публикация в западном научном журнале – на вес золота. Я тебе уже объяснял. Всё упирается в публикации.

Я открыл рот, чтоб спросить, зачем нам продавать американцам и французам наших сестёр и братьев, “по пять тысяч баксов за экземпляр в хорошем состоянии”, – но вовремя прикусил язык. Девушка, сидевшая рядом с Ворошиловым, – то ли жена его, то ли подруга – не принадлежала к нашему народу; от неё слишком сильно пахло духами, пудрой, при ней следовало помалкивать. Для неё мы с Читарем были просто реставраторы, скромные парни- умельцы.

– Тут два фактора, – уверенно продолжал Ворошилов. – Два прямо взаимосвязанных фактора. Научный авторитет – и финансирование. Сейчас у меня есть и то, и другое. И я не упущу свой шанс. Ваша задача – сосредоточиться на реставрации.

– Дак это, – сказал Читарь простецким тоном, – тут малость не вяжется. Если таких фигур пятьдесят – они считаются редкостью, цена на них подскакивает. А ежели таких фигур будет десять тысяч – цена на них упадёт.

– Правильно мыслишь, – похвалил Ворошилов. – Абсолютно правильно мыслишь, дружище! Но всё в наших руках. Сколько их есть – только мы знаем. Это называется монополия. Мы действуем, как голландский “Де Бирс”, есть такая корпорация, монополист на мировом рынке алмазов. Цена падает – мы ограничиваем выход товара на рынок. Цена поднимается – мы выкидываем новую партию. Мы контролируем цены в мировом масштабе. Рынок наш, мы его полностью подминаем под себя. Мы не коммерсанты, мы не делаем деньги, – но без денег мы работать не можем. Вы ж не знаете, сколько стоит содержать мастерскую в Москве, чтоб там поддерживать нужную влажность, оплачивать аренду, охрану, страховку от пожара. А закупить материалы? Знаете, сколько стоит брус из красного дерева? Я еле тяну, я ничего себе не могу позволить. Допустим, тут на днях приезжали коллеги из Сербии – а мне их не на что было в ресторан сводить, буквально. Всё очень непросто, отказываю себе в элементарном.