Человек из красного дерева

Ко мне стали приезжать люди в кожаных куртках и спортивных штанах, предлагали продать бизнес. Они видели, что я их не боюсь, и злились. Я тянул, обещал подумать, ковырялся в носу, изображал простака. Отводил их на склад, показывал детали резного иконостаса: сам сделал, в дар местному храму. Кожаные парни, по моде того времени, были все богобоязненные, напоказ набожные, они смотрели на меня с уважением, но продолжали гнуть свою линию: продавай цех, или хуже будет. Они узнали про меня всё: что я чужак, появился ниоткуда, что “крыши” у меня нет, а также нет ни жены, ни детей. Это было для них важно: если прирезать такого одинокого – никто по нему не заплачет.

Пока присматривались ко мне, пока шли многодневные переговоры, с ухмылками и намёками, с использованием выражений “воровской ход”, “пассажир” и “порожняк”, – я терпел, готовился к худшему, ночами восстанавливал очередную фигуру, образ Иоанна Предтечи, доставленный из Сибири, вырезанный из лиственницы, ценнейший, не позднее XV века. Пришлось выписывать из Красноярска аналогичный по плотности лиственничный брус, и почти всё тело вырезать заново: сохранил только голову, кисти рук и часть грудной клетки. Деньги помогли, и помог рынок: я мог купить инструменты и материалы, о которых десять лет назад только мечтал. Наступила счастливая эпоха: не считаясь с расходами, я приобретал долота, фрезы, свёрла, лобзики, лаки, пропитки; работать стало легче и приятнее.

Когда закончил – возгордился. Гордость умельца, создавшего нечто исключительное, опасна, хоть и не имеет ничего общего с обычной мирской, обывательской гордыней. Но в творческом созидательном труде человек уподобляется Богу, и невольно сравнивает себя с Ним, и даже бросает Ему вызов: Ты умеешь – но и я умею, Ты создаёшь – но и я создаю.

Они сожгли меня.

Не сам цех, не пилораму – а только дом и мастерскую: то есть производство хотели сохранить и присвоить, а меня либо умертвить, либо напугать и заставить исчезнуть. Приехали ночью на нескольких машинах, облили стены бензином, разбили окна и бросили внутрь бутылки; полыхнуло люто, мгновенно. А что заявились бандой – так это объяснимо: в банде ответственность размыта, если действуешь один – грех на тебе, и только на тебе, а если вас десять рыл – так и грех делится на десятерых, не столь страшно.

Я едва успел выскочить.

Дом и мастерская сгорели дотла. Погибла и статуя Иоанна Предтечи, восстановленная с таким трудом. Если бы я умел плакать, я бы в ту ночь разрыдался. Дом и пилорама меня не волновали. Сколько таких домов и мастерских я обрёл и потерял за сотни лет? А вот свою работу, скульптуру из сибирской лиственницы, – её мечтал оплакать. То ли себя жалел, то ли усилий своей души и своих рук, то ли результата, то ли всего вместе, – жалел, стоном стонал, воем выл. Грудь себе хотел разодрать – но как, ежели она деревянная?

Стыдно признаться: потом помышлял отомстить, найти поджигателей, руки переломать, пальцы разбить. Но одумался. Какой из меня мститель?

Те кожаные, деловые, все нашли свой конец: кто от пули, кто от ножа, кто от передоза, кто на машине разбился, кто без вести пропал. А главный и самый яростный, тот, кто метал в мои окна бутылки с горючкой, – умер в тюрьме от туберкулёза. Судьба – женщина изобретательная, да.

С тех пор никакого своего бизнеса не учреждал, работал только по найму, пролетарием.

13

Без воспоминаний – кто я такой?

Давлю педаль, “Каравелла” летит сквозь ночь, позади меня – женщина из красного дерева, найденная и воссозданная с большими трудами и чудом спасённая из огня.

Иная женщина в собственного ребёнка вкладывает меньше сил, чем я вложил в скульптуру Параскевы.

В Москву не заезжал, объехал кругом, по кольцевой дороге, ошибся в повороте, заплутал в развязках, дал кругаля в тридцать километров, но, в конце концов, вышел на нужный прямик, и через полтора часа был в Можайске.

Здесь в условленном месте меня встретил Читарь – хромающий, опирающийся на полированную трость, гладко причёсанный и весёлый.

– Жизнь налаживается, братик, – бодро сообщил он мне, забравшись в кабину. – Мой дом в Криулино менты не тронули, даже не входили, – только в окна посмотрели и ушли. Библиотека вся в целости, так мне передали. Здесь езжай прямо, а тут – налево… Никола создал нам все условия… Здесь не гони, будет свёрток на грунтовку… Запомни адрес: улица Поселковая, дом 35. Тут обоснуемся: оставим и фигуру, и машину. Потом ты поедешь в Москву.

При ближайшем рассмотрении я понял, что его бод- рость – наигранная; дух сильно угнетён, глаза потухшие.

– Погоди, – сказал я. – Сначала я посмотрю твою спину.

– Не надо, – торопливо ответил Читарь. – Со спиной всё хорошо. Её замазали левкасом, сразу легче стало.

– А Параскева? – спросил я.

– Никола сказал – займёшься позже. Здесь она в безопасности. Всё будет хорошо, не волнуйся. На территории Можайска Никола абсолютно всесилен. И полиция, и администрация – всё в его руке.

– Как девочка?

Читарь засмеялся.

– Дуняшка? Она в порядке. Я уже купил ей смартфон. Сейчас она увлечена социальной сетью “ТикТок”.

Я кивнул.