Да хоть завтра, отвечал я, но учти: ты не такая, как все, вдруг полетишь на роликах – и упадёшь? И ударишься головой об камень, а кровь – не потечёт? На тебя сразу обратят внимание. Никогда не забывай об этом. Ролики, велосипед, скейт – всё у тебя будет, но помни, кто ты. Твой секрет – не только твой, он наш общий. Один проговорится – все пострадают.
Но мои увещевания не входили в её голову; девочка была невинна в самом простом, ветхозаветном смысле, ей никто никогда не делал зла, её не отягощали практические знания – но зато знания поверхностные, обрывочные, бессистемные, заимствованные из Сети – она пожирала мгновенно и запоминала навсегда. Я не спорил, больше молчал, привыкал. То ли ещё будет, думал, вздыхая; крепись, Антипка, теперь ты отвечаешь вот за этого отчаянного и прямодушного несмышлёныша.
От идеи снять дом в деревне пришлось отказаться. Ребёнка надо было социализировать, и чем быстрее, тем лучше. И на этом не экономить ни денег, ни времени. Я выбрал для жительства новый район, в городе его ласково и мечтательно называли “башенки”: четыре железобетонных охабины, каждая по шестнадцать этажей, далеко от центра, но зато близко к природе, на берегу реки, в конце улицы Ленина. В большом доме девочка быстрее найдёт себе друзей и подруг из числа соседских детей.
“Башенки” стояли квадратом, наподобие крепости, внутренний двор выглядел чудом передовой градостроительной мысли: площадка для детских игр, площадка для спорта, площадка для выгула собак. Мне особенно понравилось обилие протяжённых дорожек из гладкого асфальта – можно рассекать и на роликах, и на самокате, и на велосипеде, не исчезая из поля зрения родителя, бдящего из окна.
“Башенки” населял народ небедный, вдобавок примерно четверть всех квартир была куплена впрок, и арендовать свободный апартамент на две просторных комнаты не составило проблемы. Агент-риелтор, рыхлый малый с розовым лицом, был счастлив провернуть сделку за считаные часы; я действовал как идеальный клиент: не торговался, не капризничал, не обратил внимания на отсутствие телевизора и кондиционера, уплатил наличными и даже поддержал разговор о курсе доллара и джентрификации.
Владелицей хаты оказалась женщина из семьи старожилов, двоюродная сестра заместителя мэра по социальной политике, у нас с нею нашлось множество общих знакомых.
Дуняшке квартира тоже понравилась, особенно интернет, летящий со скоростью восемь мегабит. Хозяйка долго извинялась, что холодильник – старый и маловместительный. Я с трудом скрыл отсутствие интереса к этой животрепещущей теме, но выдержал длительную дискуссию о методах остекления лоджий, и под занавес блеснул знаниями насчёт настилки паркетной доски.
Наконец, оба они, хозяйка и агент – исчезли, одинаково вспотевшие от удовольствия: агент обогатился на двадцать пять тысяч, а владелица – на сумму вдвое большую, за первый месяц плюс секьюрити в размере месячной оплаты.
Дуняшка была счастлива. Несколько раз обошла комнаты, кухню, заглядывала во все углы, привыкала к территории, как животное; открыв дверь, вышла в общий коридор, к лифту и мусоропроводу. Трижды назвала меня “папой” – все три раза я вздрагивал с непривычки.
Спросила:
– Мы будем тут жить всегда?
– Нет, – ответил я. – У нас есть свой дом, в деревне, недалеко отсюда. Ты родилась в том доме. Он сгорел – но мы построим новый. А потом ты сама выберешь, где жить, в деревне или в городе.
– Я хочу и там, и там.
Её глаза горели, она наслаждалась новизной обстановки, и я почти заразился от неё восторгом.