Человек из красного дерева

Наконец, самое страшное. Если я убью Мару, грех падёт и на моего ребёнка. Говорят, дети не отвечают за отцов, – это не так. Евдокия станет дочерью убийцы. Все будут помалкивать – никто не забудет. И сама она тоже не забудет. Как работает молва – хорошо известно. Переврут, досочинят, налепят выдумок вокруг реальных событий. Будут говорить, что я уничтожил святой образ. За спиной у девочки будут шептать: отец её проклят, а сама она – яблоко от яблони.

И по всему выходило, что поднимать руку на деревянную женщину мне нельзя. При любом раскладе – будет хуже.

Посоветоваться не с кем. Обычный мой советчик, любимый брат, готовится к встрече с Создателем, ему не до меня. Перед ним уже распахиваются врата, и с той стороны машут руками, приглашая.

6

1922

В середине десятых годов я закрыл шпалотёсную мастерскую и перебрался ближе к Москве, в сельцо Белые Пески, в десятке вёрст от Каширы: с одной стороны – прозрачный сосновый лес, с другой – высокий обрыв, длинная излучина Оки и распахнутая бесконечная бирюзовая даль – век смотри в неё, не насмотришься.

Место выбрал случайно, однажды проезжал мимо – и понравилось. Мой дух отдыхал здесь. Запах свежей сосновой смолы действовал подобно наркотику, перемещал в тайный, инфрафизический мир, где время стояло на месте, где не было ни вопросов, ни ответов, ни сомнений, ни маеты.

Переехал в Белые Пески – и каждый день хвалил себя за удачный выбор.

К тому времени скопил достаточно, все заработанные николаевские ассигнации обратил в золотые империалы – и, как выяснилось, не зря.

Вскоре мир перевернулся. Над рухнувшей Империей поднялись красные знамёна.

Власть большевиков я, конечно, не принял. Большевики отрицали Бога и Церковь – и, таким образом, отрицали и меня лично, и моих братьев и сестёр. Мы были детьми Церкви – пусть нелюбимыми, но настоящими. Все нужные и правильные шаги новых хозяев России, все достоинства их учения – интернационализм, ликвидация классовых противоречий, сословного неравенства, безграмотности, утверждение власти труда, изъятие недр и природных богатств из частного владения, – всё обесценивалось и отравлялось принципиальным безбожием. Не только большевик, не только сочувствующий – любой мало-мальски грамотный и умный человек должен же понимать, что на отрицании Бога ничего нельзя построить, как нельзя возвести башню без фундамента. Как создать нечто, не оглядываясь на изначального Создателя?

Но эти мысли я держал при себе.

Грянула гражданская война, а с нею пришли разруха, голод, эпидемии, беззаконие.

Два-три раза в месяц я седлал лошадь и ездил в Каширу, покупал свечи, керосин и свежие газеты – каждый раз читал их с ужасом, не веря буквам.

Писали, что государь Николай Второй и вся его семья расстреляны. Что заводы и фабрики теперь принадлежат рабочим. Что рабочие, получив во владение заводы и фабрики, пока не работают, а сражаются против контрреволюции, белой гвардии, иностранных интервентов. Что Республика в кольце врагов. Что глава Совнаркома Ульянов-Ленин утвердил ГОЭЛРО: план электрификации России. Что церковные ценности изымаются для приобретения хлеба и спасения голодающих Поволжья.

Центральные улицы города превратились в огромную барахолку; прямо на грязных тротуарах люди расстилали тряпки и выкладывали всевозможный скарб, для продажи или, чаще, обмена на еду: от детских игрушек до чернильниц-непроливаек, от подшивок журнала “Нива” до подштанников. В деньгах все путались, счёт шёл на миллионы.

Женщины предлагали себя за кусок хлеба. Беспризорники тащили, что плохо лежит. Воры и блатари прохаживались, покуривая, поплёвывая сквозь коричневые зубы, выглядывали жертв. Почти все мужчины носили шинели, а некоторые и папахи. Попадались монахини из местного Никитского монастыря, срочно, во избежание закрытия, преобразованного в трудовую артель. Бегали одичавшие собаки и кошки.

Дворяне, кто не был расстрелян, давно уже распродали фамильное серебро и бежали, вслед за Врангелем, в Крым и дальше – в Стамбул, в Париж, в Берлин. Их имения и дома разграбили дочиста. Теперь ценностями почитались сапожные шила и портняжные ножницы, пуговицы, гвозди, лекарства, стеклянные бутыли любой ёмкости, махра, спички, керосин, уголь и дрова.

Дровами я и промышлял.

Мог бы найти заработок получше. По плану ГОЭЛРО рядом с Каширой начали возводить электростанцию, и ещё одну – в Шатуре. Почти всё мужское население шеститысячной Каширы – кто не полёг на войне с немцем, а потом на войне красных с белыми, кто не умер от голода, тифа и холеры, – работало на стройке, и я мог бы тоже; но сама мысль о том, что я могу связать себя с властью Антихриста, ни разу даже не мелькнула в голове.

В тот день, в середине января, я купил на базаре две бутыли керосина, свечи, сапожную ваксу и полпуда овса.

Лошадь оставил не у общей коновязи – оттуда её могли увести, – а возле здания городского комитета РКП(б), под присмотром часового. За услугу он получил от меня четыре папиросы и остался доволен.