Человек из красной книги

К тому моменту он уже кончился как мужчина, – по крайней мере, так он впоследствии сам для себя решил, когда избавился от последнего груза, не дававшего все годы, пока отбывал и оставался поражённым в правах, чувствовать себя полноценным гражданином и творцом. Запаса его человеческого ресурса хватало теперь лишь на то, чтобы успеть выполнить главное предназначение – уйти, пробиться в высоты, не покорённые прежде никем. И теперь для того, чтобы исполнить это, у него было всё. Остальное же, пустяковое, решалось само, с помощью верной, прибившейся к дому Настасьи – бетонщицы, чьё появление в его жизни совпало по случайности с мигом слабости в подходящий для обоих момент. Никакой чертёжницей ещё не пахло, да и запахов никаких он для себя больше не искал. Прикрыл лавочку, решил, Первый в его жизни теперь ему нужней всего остального, и пускай всё оно будет как есть.

26

То, что Женьку следовало увозить отсюда, и как можно раньше, он понимал ещё до того, как ему сообщили эту невероятную новость. Насчёт её увольнения и перехода на стопроцентно домашнюю жизнь Царёв подумал сразу, как только увидел её, схоронившуюся за чертёжной доской, но из женского любопытства высунувшую голову наружу и метнувшую в его сторону быстрый оценивающий взгляд. Он ведь сначала не саму её засёк, с кудрями этими, светлыми волнами пристроенными по плечам и восхитительно рельефной грудью: он на взгляд её наткнулся, и ему понравилось, как она на него смотрит. Всё там: и тихий восторг, и лёгкий испуг, и осторожная девичья надежда на встречный интерес. Как всегда, – то, о чём остальные начинали только догадываться, в его голове уже успевало выстроиться в логически законченный ряд, давая первые внушительные результаты.

Он, ещё не предполагая такого разворота событий, сначала подумал, что уж с годик-то, наверное, они тут пробудут, а уж потом, если всё пойдёт согласно плану запусков и с дальнейшим контролем процесса из ЦУП-Е, то чего ей сидеть в этой дикой степи, пускай лучше сидит на Котельниках и ждёт его у окна, как царевна, хоть и не Царёва, а Цинк. Сам же он перейдёт на режим жизни туда-сюда, что скрасит его затянувшееся пребывание во Владиленинске, где явный дефицит жизненных впечатлений, а дни и ночи похожи одна на другую. В Москве, в конце концов, театры, музеи, там библиотеки и витамины. Там кинозалы. Спустись, даже не одеваясь, и вот он, «Иллюзион», не отходя от билетной кассы. Он сразу сообразил, что Женька его – другая, совсем ничем не напоминающая его остальных женщин. Она, его маленькая Женюра, тоже, как и они, согласившаяся отдаться ему в свой первый раз, сделала это, однако, совсем не так, как другие, кто почти бесследно стёрся в памяти. Она просто сказала «да, я знаю», не кокетничая и не жеманясь. И расчёта никакого, иначе он бы это увидел, почуял бы нутром, которое никогда не подводило: он и с двигателем угадал, когда надо было, и с топливом, первым в мире. Теперь же всё менялось. Будет ребёнок, и этот год уже становился лишним, ненужным.

– И вообще, мы переезжаем, Женюр, – сказал он ей, натянув трусы и хрустнув, изогнувшись, сутулой спиной.

– Куда, когда? – не поняла она. – Зачем?

– Я обещал тебе свадебный подарок, теперь ты его получишь, честно заработала, – хохотнул Павел Сергеевич, – будешь жить на Котельнической набережной, в высотке, на 25-м этаже, предпоследнем, оттуда обзор просто сумасшедший, разве что кладбище кремлёвское не отчётливо просматривается, но зато остальное всё: храм Василия Блаженного, Москва-река, мосты… всё это отныне твоё, – надеюсь, навечно, пока смерть не отберёт меня, Женюра, у тебя.

– Не говори гадостей, прошу тебя… – она пребывала в некоторой растерянности, не понимая, что ей сейчас следует сделать: улыбнуться, обидеться или броситься ему на шею. Она произнесла это лишь для того, чтобы дать себе паузу ещё раз мысленно прокрутить в голове услышанное. Сказка, в которую её занесло, благодаря тому, что, родившись этнической немкой, она оказалась у чертёжного кульмана, ближайшего к входным дверям его КБ, продолжалась. Сотрудники, относящиеся к полноценному инженерно-конструкторскому племени, помещались ближе к окнам и батареям парового отопления, и никто не знал, отчего это так – само как-то получилось и продолжало существовать в этой никем не объявленной традиции.

Чудо, тем не менее, снова никуда не делось: она станет матерью и будет жить в Москве, она будет смотреть из своего высокого окна на воду Москвы-реки, слышать её всплески и ждать возвращения мужа из ЦУП-Е или со стартового пускового комплекса, что всё так же расположен по месту её прошлой уже жизни. Она будет читать книги и делиться с ним прочитанным, она станет воспитывать сына или дочь, похожую на него. Возможно, она вспомнит забытое увлечение и снова начнёт свои стихотворные опыты. Она будет всё успевать, потому что у неё много сил и много любви, дающей этим силам ещё и другие, новые и неистощимые.