Человек из красной книги

С Женей у Павла Сергеича было всё по-прежнему, почти идеально, хотя порой и не без случайных всплесков лёгкого раздражения с его стороны. Началось не сразу: поначалу медленно копилось, откладываясь в неприметное место. Ну а потом, когда набралось, стало так же неспешно высачиваться обратно, освобождая пространство для следующих накоплений. Он и сам не понимал ещё, отчего с ним ни с того ни с сего случается такое, когда Женюра его, всё та же милая, улыбчивая и до обморока его любящая, становится едва ли не посторонней, чужой, будто не принадлежащей полностью только ему. Подумал, может, переел просто, пересытился её телом, её безотказностью во всём, её ответной и всегда искренней к нему лаской. Понял это потом, когда прошло какое-то время после страшного события с «Союзом-1» и боль немного улеглась.

Именно после ужасной катастрофы и начались его слабые сомнения, пришла пустая, ни на чём не основанная раздражённость. Догадался, что стареть начал по-настоящему, самым честным образом, когда уже и сам отчётливо видишь и с отвращением понимаешь, что затраченное тобой, телом или головой, перестаёт восстанавливаться. А первые ласточки этого старения прилетели еще тогда, когда разбился Первый, любимец его, самый лучший, самый близкий ему из всех его орёликов. В ста километрах от Москвы: по дурке, разбился во время испытания МИГ-15. Сказали потом, что, мол, СУ-15-й виноват, возникший несанкционированно в том же полётном пространстве и своим вихревым следом перевернувший самолёт Первого. Тот и ушёл в последнюю спираль. И всё ведь было в облаках в тот день, а у них локатор высоты не работал, у сволочей, у оператора наземного, он и зевнул, когда высотами менялись СУ этот херов с МИГом. Жил, летал, всех любил, и ЕГО самого любил весь мир, обожал просто, а только больше нет его, Первого, из-за вечного недоглядства проклятого, разгильдяйства нашего неизживного, похеризма уродского от всех и вся, и будет такое всегда, когда нет в сердце мечты, изжигающей и оплодотворённой. А людям после – про стаю гусей, про воздушные шары, про чёрта и дьявола разного, ни в чём не виноватого.

А когда догадался про старость свою, то уже всякий раз, когда Женька оказывалась перед его глазами нагой, Павел Сергеевич невольно сопоставлял её и себя, мысленно располагая два тела рядом, – и тогда он мог уже отчётливо подмечать, как с каждым днём жена становится лишь краше и точёней, как тело её, всё ещё девичье, и весь её облик начинают обретать женственность, законченность и плавность линий, несуетность движений, и, в отличие от его увядания, расцветать и делаться ещё желанней. С похожей ясностью видел и себя, дряхлеющего на глазах рядом с двумя его чудесами чудесными: женой и дочкой.

Подробностей рассказывать не стал. Его бы на это просто не хватило в тот день, когда стало известно о катастрофе. Он присел, обнял Женюру и выговорился, делая короткие паузы между словами, едва удерживая себя, чтобы, плюнув на видимость самообладания, не разрыдаться у неё на глазах:

– У него её… потом уже… в боковом кармане… нашли, среди того, что… что от него осталось… удостоверение, талоны на питание… и она там же была… фотография, пожелтевшая… но почти не пострадавшая от огня… моя… так и носил её… не вынимая, все эти семь лет…

3