Человек из красной книги

После этого снова перечитала написанное, неспешно, и на этот раз сама конструкция её устроила, потому что всё там, на её взгляд, сходилось: рёбра волне себе поддерживались мышечным торсом, суставы обладали нужной подвижностью, основной костяк не страдал из-за неверных пропорций. Однако что-то всё равно не складывалось. А потом она догадалась, в тот момент, когда Аврошка пронеслась мимо неё на своём трёхколёснике и, споткнувшись о порог, растянулась на паркете и заревела. Пока она её успокаивала, оно и выскочило. Ритм! Вот что не понравилось – то самое, не до конца оправданное развитием сюжета, слишком стремительное перетекание героев из одной атмосферы жизни в другую, которое требовало иных скоростей, более сдержанных и податливых внешним обстоятельствам. Но зато это и стало школой, тем более что до всего приходилось докапываться самой: учителей, кроме мужа, не имелось. Он ведь по-прежнему был Царь и Бог, и время, прожитое с ним, никак не изменило её отношения к нему, несмотря на семейность, сделавшуюся со временем привычной и не сулящую никаких особенных сюрпризов. Кое-что, правда, ещё удивляло в нём. То, например, как Павлу Сергеевичу было глубоко наплевать на расположение мебели в пространстве его обитания, как сидит на нём костюм, и что картины в его доме до появления Евгении Адольфовны развешены были так, что, глядя на стены, ей хотелось больше удавиться, чем удивиться этому его безразличию. Чуть поздней она сделала для себя ещё один вывод: ритм и композиция её текстов, то, как соотносятся между собой картины в её доме, тапочки Павла Сергеевича, цвет банта, который по праздникам завязывает Настя её дочери и ещё много чего другого – всё это удивительным образом связано между собой, являясь важной частью чего-то ещё более значительного, но так и лежащего, вероятно, на дне того высохшего степного колодца, какой однажды привиделся ей во сне.

Однажды она сказала мужу:

– А я сказку написала, для Аврошки, – и посмотрела вопросительно, как отреагирует. – А для тебя – эссе.

– Вот и умничка, – кивнул он ей неопределённо, продолжая думать о своём, – написала – почитай, может, ей понравится. А потом я и свою часть гляну, да?

Она села и переписала повесть наново, несколько пригасив страсти, что связывали двух героев из четырёх, достигнув на этот раз требуемой плавности ритма.

7

Как обычно, и 1970-й встречали дома, сами. Царёв считался нелюдимом, даже в среде ближайших соратников. Впрочем, изначально он им не был, а сделался таким после того, как были сняты последние оковы и Павел Сергеевич, резко перейдя в разряд высших среди равных, окончательно обрёл самостоятельность и даже некоторую бесконтрольность. Это и стало причиной: с одной стороны, зависть, с другой – отсутствие любых тормозов в общении с теми, кто так и не научился понимать простые вещи. Ну, а Настасья своим безотказно тёплым боком время от времени снимала нужду в недостатке контактов первого рода. Именно в тот день, в самой середине весёлого домашнего праздника, когда с экрана стали поздравлять советский народ, перечисляя достижения и успехи, после чего упомянули про космос, сказав, что пять раз, мол, в истекшем году наши пилотируемые корабли покоряли космические дали, а потом ещё часы пробили двенадцать раз и они чокнулись, Аврошка выдала, чего никто не ждал:

– Папочка, я хочу посмотреть, как улетают в небо твои кораблики, но только не по телевизору, а живьём, с дымом и огоньками, как вон там, – и кивнула на стену с соплами ракетоносителя.

– Что ж, – бодро отреагировал отец семейства. – Хочешь – значит, увидишь, я тебе обещаю, – и, прикидывая, глянул в потолок, – весной, доченька, в конце марта месяца, или в самом начале апреля. А потом нарисуешь запуск ракеты в космос, да?

Апреля этого ждали все, начиная с первого дня наступившего года.

Павлу Сергеевичу, хочешь не хочешь, но надо отправлять, наконец, этот АМС «Марс», из-за которого весь сыр-бор в верхах разгорелся, а он обещал, что всё пройдёт на этот раз без сучка, без задоринки.

Настя, та ждала этой прогулки как манны небесной – окунуться в прошлое, пожить в их старой квартирке, какую продолжала любить доброй памятью, не забывая обо всём, что случилось на тех квадратных метрах для всей её будущей жизни.

Ну, с Аврошкой и так было понятно – приключение из самых первых, какие только может выдумать для себя ребёнок. Она уже и Фоксика себе нарисовала, смешного крылатого мышонка, который высовывается из иллюминатора и смотрит вниз.