Человек из красной книги

Всё ждали этого, кроме Евгении Адольфовны. К этой дочкиной идее она отнеслась вполне прохладно – понимала Аврошкино желание увидеть своими глазами такое невероятное дело, но, если подумать и разложить путешествие на составляющие, то выходило одно беспокойство. Длиннющий перелёт в Казахстан, затем тряска по бездорожью от космодрома до Владиленинска, затем – обратно, уже к запуску, после чего снова сидение во владиленинской квартире неопределённое время до тех пор, пока Павел Сергеевич не завершит дела. Обратный перелёт, тоже непростой, хотя уже и вдоль времени, а не поперёк, как в ту сторону. Разве что, подумала, взять да нагрянуть к отцу, коль уж неподалёку оказались, да вместе с Аврошкой, и даже можно без Царёва, раз уж он так родителю не по сердцу. Приехать и сказать, мол, здравствуй, папа, вот твоя внучка, не хочешь её поцеловать? Он и оттает, глядишь, и извинится за весь этот идиотизм.

Однако такое больше витало в мыслях, слишком отдалённых от правды жизни, которая свидетельствовала совсем об ином. За время, что прошло со дня их последнего разговора, Евгения Адольфовна ещё трижды пыталась связаться с отцом, но то ли ей просто не везло, то ли это было частью умысла Адольфа Ивановича, решившего окончательно порвать отношения с дочерью, – их так ни разу и не соединили. Женя не знала, что думать: на том конце равнодушно отвечали «Его нет» и вешали трубку. Но, по крайней мере, она была в курсе, что он жив и здоров, иначе ответили бы по-другому.

Да и времени, если честно, было жаль. В те же дни затеяла повесть, первую, которая, как она себе придумала, станет любимой на всю жизнь, потому что знала, о чём. Верней, о ком. Она уже поняла, что в любом случае, о чём бы ни писала, ей потребуется хотя бы один персонаж, с которым читатель смог бы себя ассоциировать. Про этого условного читателя, которым ей только предстояло обзавестись, она думала пока отвлечённо, представляя его себе как довольно усреднённый образ человека, интересующегося жизненными коллизиями, пускай даже пристрастного, но не обязательно умного. Сам по себе ум, полагала она, не есть стержень, на который намотана проволока, и даже если станешь эту проволоку грамотно разматывать и рано или поздно доберёшься до самого стержня, то вовсе не факт, что он тебе понадобится, что ты точно сможешь определить, что теперь с ним делать.

Главное, что персонаж нашёлся, им был её отец, Адольф Цинк, обиженный неизвестно на кого, но зато с судьбой, и этого тоже было не отнять. Начать же задумала с деда, Ивана Карловича, часовщика, а уже затем плавно переключиться на отца, художника, начиная с его жизни в Спас-Лугорье, где он и стал живописцем, как сам ей рассказывал. Она тогда твёрдо решила для себя, что когда станет матерью, непременно отвезёт детей в этот их родовой посёлок, пускай даже и лишившийся дома Цинков. Природа сибирская осталась? Память осталась? Красоты, с которых начинал папа, тоже остались нетронутыми. В тот раз Адольф Иванович ничего ей не ответил, когда она поделилась с ним таким далёким планом на жизнь. Дед же после шепнул ей на ушко, что орден, мол, тевтонский разбит напрочь, и нечего там больше всем им делать, на месте этой насмерть выгоревшей памяти.

Она уже поняла, каждый выписанный ею герой должен чего-то хотеть, но не кое-как, а очень, пускай даже это будет кулёк обычных семечек, но пусть герои её совершают самые разные поступки, тоже неважно какие, главное, что читатель поймёт в этом случае, из чего они сделаны, из какого материала собрано их тело, на что опирается душа. И не нужно предлагать свою любовь всему миру сразу, целиком, – достаточно будет, если ты ублаготворишь хотя бы одного человека, а это уже немало. И ещё – чувство. Оно должно быть непреложно истинным, не придуманным, тогда оно найдёт выход и обретёт форму. И последнее: человек пишет так, как он думает: писать можно научить, и довольно грамотно, но научить думать невозможно, сколько ни говори – думай, думай, думай… Впрочем, можно их несколько систематизировать, эти свои думы, привести в некий условный порядок, построить, если угодно, но только вряд ли такое действо придаст твоим мыслям глубины. Это было чрезвычайно важным для неё собственным открытием, и оно, это новое знание, стало действенно помогать в работе. Теперь она трудилась и по ночам, но, правда, это случалось лишь, когда Павел Сергеевич был в отъездах. Он, разумеется, был в курсе её недавнего увлечения, но поскольку сама она так и не принесла ему на отзыв ни единой строчки, то он и не подгонял: деликатно выжидал момента, который, скорее всего, Женя назначила себе сама. При этом догадывался, что наверняка у супруги с этим делом есть вопросы. Но как творец он не имел права теребить другого творца, чтобы тот, наконец, предъявил что-либо высокому суду.