Человек из Оркестра

Тетка в своей невежливости была даже какой-то привлекательной, от ее нахмуренных бровей и темных глаз с прищуром исходила такая энергетика, что Валентина, хлебнув её невзначай, прозрела и увидела на длинном носу кассирши еще и зрелую бородавку. Это открытие потрясло Валентину больше, чем возмущенная очередь. Все в которой спешили по своим неуловимым делам, а кто ведь — и за сигаретами стоял. Их продавали здесь в широком ассортименте.

Очередь роптала, Валентина смирилась — и с кассиршей, и с её бородавкой на носу, ушла из душного помещения. Она даже пробежала несколько метров, чтобы отделаться от этой кассирши, очереди и вдохнуть настоящий жизни впечатления.

Но старуха никак не забывалась.

«И что такое было с ней не так?», — думалось Валентине.

Ну, мрачная, молчаливая. Медленно считает. Она не без удовольствия вспомнила свое милое общение с Верой Ивановной. Они так любили поболтать славно. И очереди у нее никогда не наблюдалось.

Валентина шла в подавленности, давно не ощущаемой ею.

«И что за причина? Пустяки всё. Вот приду домой. Почитаю газетки. Сварю кофе».

Но не тут-то было.

Валентина, уже на подходе к дому, увидела урну и, уж совсем неожиданно для себя, бросила туда газеты. Вместе с пакетом. Она уже исключила для себя возможность взять их в руки после этой мрачной старухи на кассе. Будто побоялась, что все желчные хвори её перетекут к ней в дом через свежие газеты.

Валентина вытерла пальцы спиртовой салфеткой, которые были у нее всегда при себе. И ей стало сразу легче.

А новости она узнает от соседки. Ха! Которая всегда сиятельно весела, и всегда под рукой. А еще Валентина решила, что надо будет за прессой ходить в другое место.

Она уже знала, что никогда не переступит через порог, за которым сидела невежливая эта кассирша.

А вечером она с возмущением рассказывала своей приятельнице о своем неловком приключении с кассиршей. О её молчании агрессивном и отсутствии реакции, на что приятельница предположила: «Может, она просто глухая?»

Валентину даже обрадовало такое предположение.

Это оправдало бы недостойное поведение кассирши. Если это так, то Валентина даже пожалела о выброшенных газетах. Поспешила. Всегда у неё так. Торопишься с выводами.

Но вдруг она вспомнила, что перед ее приходом кассирша говорила по мобильнику. Да и вряд ли на такую работу могли взять глуховатую даму. И вдруг Валентина поняла, и даже почувствовала причину этого молчаливого кассиршиного протеста. Это было личное её отношение к ней, Валентине. Которая, мало того, что щеголяет в белых брючках, а они с кассиршей могли быть ровесниками. Белые брючки, шляпа, шейный платочек, и прессы на неимоверную сумму. Сразу видно, тратит без счета.

Вот и кассирша выразила к ней жесткую свою неприязнь. И правда, та сумма, что она потратила на журналы и газеты была легкомысленной.

Валентина, поняв вдруг все разом — и про себя, и про кассиршу, вздохнула с облегчением. И уже не жалела о выброшенных газетах. Завтра она пойдет опять, именно в этот киоск, и попробует приручить злую кассиршу. Зачем ей это было надо, Валентина и сама не понимала.

Разве что научиться у нее выразительному молчанию. Которого так не доставало самой Валентине.

Когда назавтра она пришла в киоск, она увидела Веру Ивановну, её очаровательную улыбку, беглый стук по клавишам кассы. Всё было знакомым и родным. Валентина не удержалась и спросила:

— Что это было вчера? Что сидело?

Вера Ивановна расхохоталась.

— Это я бегала к стоматологу. Хозяйка, это она. Сама сидела — больше некому.

Валентина была в полной растерянности, что не угадала, она даже не осталась поболтать с Верой Ивановной, купила только телепрограмму.

— Я вчера огазетилась, — объяснила она Вере Ивановне.

Валентина шла домой и улыбалась тому открытию в себе, что случилось накануне с ней. Всё она придумала себе — и старуху, и мрачность её, и выброшенные в урну газеты.

Все это она старательно взращивала в себе из-за отсутствия достойных событий в ее жизни. Ведь ничего вчера такого не случилось. Не обрати она никакого внимания на старуху, с ее художественной бородавкой, а приди она просто за газетами, а не утренней чьей-то улыбкой. Купила бы, расплатилась — и всё. Как те, в очереди, которых она тоже ведь раздражала — тем, что застряла у кассы.

Валентина была недовольна собой, пока не увидела в своем дворике, как местный собиратель картона, довольный, вынимает газеты и журналы из ее вчерашнего пакета и перетягивает его шпагатом. Большой такой, общий из картонок всяких и газет тюк у него получился.

Он поздоровался с Валентиной. И она душевно кивнула ему в ответ. Она и впрямь была довольна, что газеты эти и журналы кому-то пригодились.

Впрочем, это тоже было открытием пустячным.

Валентина, раздраженная своей бестолковостью, с досадой за себя, решила покупать газеты у метро и не замечать, у кого ты их покупаешь. Подумаешь, событие. И Валентина расплакалась. Ей стало жалко покидать Веру Ивановну, которая, как ей казалось, была привязана к ней. Но, скорее всего, она и здесь не угадала, придавая этому несуществующую значимость, по великодушию своему.