Человек из Преисподней. Крысы Гексагона

А я и не против. И есть с чего. Когда перед тобой выгнутая красивая женская спина и офигенная задница – хочется не нежности с романтикой, нет… Хочется входить-вгонять-вбивать, держа ее за плечо, а второй рукой лапая бедра, иногда проводя пальцами прямо вокруг гладкой тонкой плоти, охватывающей член. Хочется слышать звонкие удары живота о круглые блестящие полушария. И стараться быть не нежным и ласковым – а самим собой: жестким, жадным и грубым, проникающим в нее глубже и глубже. И чувствовать ее всю изнутри, упираясь в расходящиеся нежные и ласковые мускулы, такие шелковые – и тут же упругие, сжимающие, охватывающие по всей длине твою напряженно торчащую твердость. И снова лапать руками ее бедра. И никогда не прекращать.

– Ох… – снова выдыхает Ласка, – Это просто охренеть…

Я не спорю. Я уже лежу рядом с ней и гляжу в низкий потолок ее рабочей каморки, чуть подсвеченный красным из-за двери. Когда я в первый раз услышал про нее, то подумал – хищная и мелкая тварь. А потом понял: Ласка – это не из-за мелкого хорька. А из-за ласки, растворяющей в себе. Именно тогда я и понял, что это моя женщина. Моя – и точка. И, стало быть, отныне я постоянно должен Крюку. Смола вроде бы что-то заметил, но не понял главного – я отдал Крюку так, мелочишку. Моя плата за сохранность Ласки постоянна – и именно ради нее я время от времени выхожу в Круг. Крюк ставит на меня – а я выигрываю. И он имеет нехилый навар. Это его плата за безопасность моей Ласки. Если же нет – ее будет драть во все дыры кто угодно. Это Гексагон, тут живут люди-крысы, и законы у нас крысиные. А Рыжая… Я ухмыляюсь внутри себя. Наверное, это что-то сиюминутное, не больше. А может, и нет. Поглядим…

– Лис?

– Да?

– А вот если бы мы жили нормально… Мы бы…

– Не надо.

Ласка замолкает. Может, обиделась, может, нет. Не стоит говорить глупости – не услышишь в ответ неприятное. Хотя понять ее вполне можно – ведь она женщина.

Розовые очки надевают все. Обязательно, хотя бы раз в жизни – все. Вне зависимости от пола, возраста и социального положения. И женщине это присуще гораздо больше, чем любому мужику. И тем более – здесь, в Гексагоне, среди всей этой гребаной жизни. Даже тут, в нашем говнище, женщины частенько живут какой-то странной собственной жизнью и ее вопросами. Даже больше того – здесь им хочется сказки как нигде больше… И женщины часто обманывают сами себя, в глубине души понимая всю боль окончания собственного спектакля. И шагают навстречу будущей тоске, рвущей душу и тело напополам. А потом, на людях, ходят с каменной маской, замыкаются в себе – и спустя какое-то время вспоминают минувшее с печальной улыбкой. И потому я не хочу отвечать ей на невысказанный – но, тем не менее, прекрасно известный мне – вопрос.

– Спи…

– Завтра придешь? Ты же завтра весь день тут?

Я киваю. Приду. Конечно, приду. Как я могу не прийти? Каждый из нас отдаст все, чтоб почувствовать себя дома в объятиях своей женщины…

Уже утро. Позднее утро десятого дня. Я сижу на постели, зеваю, тру глаза и чувствую, что неплохо выспался. Уже хотя бы ради этого стоит спускаться в Нору. Я выспался – и это значит, что впереди еще целый день и половина ночи свободы. Относительной, конечно, свободы. И за это время мы многое успеем. Мы еще успеем вкусно пожрать – и не раз. Мы еще успеем погонять в игровые автоматы. Мы еще успеем сметать конок-другой-третий в картишки. Мы еще глянем две-три кинохи в кинозале – и обязательно в сотый раз пересмотрим «Терминатора». Если не воочию – так хоть на экране увидеть, как человек плющит наше самое главное проклятие. Все это мы еще успеем. Главное – было бы бабло. А оно есть у нас, ведь наша кубышка полна.

Ласка еще спит – и я, стараясь не разбудить, одеваюсь и осторожно выхожу за дверь. Пусть спит. Я улыбаюсь. Вечером я приду снова – и тогда ей понадобятся силы. Весь день я буду воображать себе, будто мы с ней – то самое, о чем она хотела спросить вчера. Кажется, это называется «семья»… И весь день я буду воображать, что она ждет меня дома. Мы – крысы. Но мы же и люди. И ничто человеческое нам не чуждо. Но пока – Круг. Смола что-то говорил вчера о мутанте? Поглядим-посмотрим…

Крысоволк. Док, любящий под кайфом трепать всякие байки, как-то рассказал про зверюг, называемых мамонтами. Мол, жили-были на Земле-матушке здоровущие твари размером с половину большой платформы, с клыками-бивнями и покрытые самой натуральной шерстью. Жили, не тужили, паслись в лесах и степях, гоняли всякую шелупонь навроде саблезубых тигров и пещерных медведей – в общем, были капо-ди-капи всей округи. Но все идет, все меняется – и огромные степи ушли в прошлое, а по поверхности поползли ледники. И зверье начало дохнуть.

И одно, мол, большое стадо мамонтов забралось по леднику на кусок суши. Ледник растаял, вокруг раскинулся океан – а мамонты так и остались там, на этом острове. И… выродились. Из великанов они превратились в крох, чуть побольше собаки. Запарафинилась мамонтятина по полной программе. Почему?