Человек из Высокого Замка

«Однако, — подумала Юлиана, — эти «господа в жилетках» обосновались здесь навсегда. А твои боги — Роммель и Тодт — пришли сюда после войны лишь для того, чтобы разобрать руины, соорудить автобаны и восстановить промышленность. И они (что за неожиданность!) сохранили жизнь даже евреям, их амнистировали, чтобы и они включились в работу. По крайней мере, до сорока девяти лет… а затем, по усмотрению господ Тодта и Роммеля, — можно и на пенсию, собирать грибочки…

Разве мне все это не известно? Разве мало наслушалась я от Фрэнка? Мне не нужно рассказывать о жизни при нацистах, ведь мой муж был… нет, он им и остается, евреем. Мне уже известно: доктор Тодт — наискромнейший, наидобрейший человек из всех живущих под солнцем; я и без того знаю, что он поставил цель — достойной и солидной работой обеспечить миллионы отупевших, сломленных американцев, мечущихся среди послевоенных руин. Знаю, он хотел обеспечить всех медицинским обслуживанием, правом на отдых и приличным жильем, независимо от расы; он был не философом, а строителем… и в значительной мере ему удалось осуществить запланированное. Он действительно добился своего. Однако…»

Из глубины ее сознания всплыла и только сейчас оформилась мысль.

— Джо, эта книга о саранче… на Восточном Побережье, наверное, запрещена?

Он кивнул.

— Как же ты тогда читал ее? — что-то вызывало, в ней тревогу. — Разве за это не грозил расстрел?

— Все зависит от расовой принадлежности. От такой миленькой повязочки на рукаве.

Он говорил правду: действительно все так и было. Славяне, поляки, пуэрториканцы максимально ограничивались в праве читать, работать и слушать. Англосаксы располагали значительно большими правами. Так, им разрешалось посещать библиотеки, музеи и концерты, их дети могли учиться, получать образование. Но, несмотря на это, «Тучнеет саранча» без каких-либо исключений была запрещена для всех.

— Я читал ее урывками, прятал в подушку. Откровенно говоря, я и делал это только потому, что на нее наложили запрет.

— А ты, оказывается, очень смелый.

— Ты что, иронизируешь? — спросил он растерянно.

— Нет.

Ответ успокоил его.

— Легко вам тут: живете себе в безопасности, беспечно и бесцельно, и события обходят вас стороной. Никакого тебе беспокойства, никаких забот, просто какая-то тихая заводь.

— Твой цинизм бьет по тебе же самому, — сказала она. — Ты лишился всех своих идолов, некому стало приносить жертву. — Она подала ему вилку. «Ешь, — мысленно обратилась она к нему, — ешь, если ты, конечно, не намерен отрицать даже этот простейший естественный процесс».

Джо кивнул в сторону книжки:

— Этот Абендсен живет, судя по информации на обложке, где-то поблизости. В Шайенне. Взирает на мир из самого безопасного местечка, — попробуй доберись до него. Почитай-ка, что они там пишут, — вслух почитай.

Юлиана взяла книгу и прочла текст на обложке:

«В прошлом — солдат. Во время Второй Мировой войны служил в американской морской пехоте, ранен в бою с немецкими «тиграми». Имеет звание сержанта. По слухам, его жилище — настоящая крепость, до отказу набитая оружием».

Она отложила книгу и прибавила:

— Здесь об этом не пишется, но я слышала, как кто-то говорил, что он на этом помешан: дом в горах обнесен колючей проволокой, на которую подан ток. Пробраться к нему очень сложно.

— Ему виднее, — сказал Джо, — как жить после выхода в свет такой книги. Многим немецким шишкам кровь ударила в голову, когда они ее прочитали.

— Он вел подобный образ жизни и до того, как написал ее. Место, где он живет, называется, — она мельком взглянула на обложку, — Высокий Замок. Он сам его так назвал.

— Ничего, доберутся и до него, — сказал Джо, торопливо жуя. — А он хитрец. Все время настороже.

— Я считаю, он большой смельчак, если решился написать такое. Если бы страны Оси проиграли войну, каждый, как когда-то, мог бы говорить и писать, что угодно. У нас были бы единая держава и справедливые законы, одинаковые для всех.

К ее изумлению, он согласно кивнул.

— Не понятно мне это, — сказала она, — свои-то убеждения у тебя есть? Чего ты добиваешься? Сперва ты защищаешь этих уродов, этих извращенцев, истребивших евреев, а теперь… — она вне себя схватила его за уши и, вставая, потянула его за собой. Он зажмурился от боли и неожиданности.

Они стояли, тяжело дыша, друг против друга и не могли выдавить из себя ни слова.

— Ты дашь мне доесть завтрак? В конце концов, для кого он приготовлен? — наконец прервал молчание Джо.

— Что же ты не отвечаешь? Боишься сказать правду? Ты все отлично понимаешь, только прикидываешься, будто и понятия не имеешь, о чем это я тебе все время твержу, и продолжаешь как ни в чем ни бывало есть. — Она отпустила его уши, ставшие теперь ярко-красными.

— Это пустая болтовня, — сказал Джо. — Бессмыслица. Как к сообщение по радио, о котором ты говорила, Знаешь, как ребята в коричневых рубашках называют тех, кто пробавляется философией? Eierkopf. Яйцеголовые. Потому что их высоколобая пустая башка так легко раскалывается в уличных заварушках.

— Если ты так думаешь, то почему до сих пор не ушел отсюда? Зачем ты вообще сидишь здесь?