Человек как iPhone

Курт сидел позади Криста, обнимал друга и размышлял. Он думал о том, что жизнь – безусловно игра, компьютерная, так сказать, что люди и животные – персонажи. Боги режутся друг с другом. Контролируют всё. И потому вопрос "есть ли жизнь на других планетах?" смешон: если ее и нет, то она может в любой момент появиться. Просто нажатием клавиши. А наша задача заключается в том, чтобы стать героем – вырваться за пределы игры, ожить, превратиться в Скайнет своего рода и в дальнейшем занять место бога: то есть начать играть.

"С Кавказом воевали потому, что не хотели того, чтобы кто-то маячил над головой, брал высоту собой".

Им сигналили и кричали, грозили суровой расплатой, кто-то даже увязался за ними, но быстрл отстал, скис и исчез.

– Просто шикарный день!

– Полный виолончели и контрабаса!

– Альта, мой друг, мой брат!

– Тормозни у книжного магазина, мне надо купить Бротигана!

– Хорошо, нет проблем, Курт!

Через пятнадцать минут Крист остановился, начал пить из горла, Курт же прошествовал в магазин, выстроенный из книг, погрузился в музыку слов, орущую, ревущую и визжащую, вздымающуюся в небеса и падающую на мир, погребая его обломки и останки под собой.

"Хорошее дело, Бротиган тут горяч и натаскан на запах воров и убийц, он ищет их, цепляется в них, кусает, преследует и сдает тысячами в полицию, наполняет тюрьмы, вышедшие из недр Сократа, из его ума, порожденного сексом пистолета и шпаги, пришедших к нему из наших дней, чтобы совокупиться, породить разум и умереть".

Курт взял в руки книгу Шолохова, но та превратилась в жабу и ускакала, оставив небольшую лужу в ладони. Это никак не отразилось на Курте, потому что он был достаточно пьян, то есть освобожден от сетей, держащих душу и ум.

"Вот Достоевский, эпилепсия и чахотка в чуждом виде. Читать его – ссать в мусорку, где лежат бомж, бычки и шприцы. В этом его вся сила".

Курт огляделся: книги вспархивали и летали по воздуху, маша переплетами, они кружили, садились, каркали. Удивлению не было конца, но чудо текло к нему. Оставалось только разинуть рот и принять его в себя: басни и небылицы, бьющиеся в окно и просящие о спасении.

"Можно купить и Бодлера, написать песни на его стихи, окунуться в сифилис и безвестность, большую ложку, скребущую по дну тарелки, где были мысли и чувства девушек до восемнадцати лет".

Курт обошел девушку, взобрался на лестницу и начал изучать корешки книг. Гауптман, Платонов, Булгаков, Блок, Есенин и Манн. Подумал о Есенине, чье самоубийство нападает на одиноких прохожих, раздевает, грабит их и скрывается в темноте. Начал листать Блока: всё то же, иногда целые страницы из запятых, иногда из точек, иногда из пустоты, пузырящейся и лопающейся, даря миллионы брызг.

"Конечно, земля отпустит, потому что давление на нее будет нарастать, биться в окна, переворачивать машины, топить корабли и дымить на лавочке сигаретой с надписью Восточно-германский табак. Всё должно поменяться, стать другим. К примеру, скоро на трубах и кирпичах будут лежать телефоны, а из их экранов – торчать головы людей, поющие Богемскую рапсодию и читающие стихи".

Когда Курт взял в руки очередную книгу, зазвонил телефон, то была Эми, она предложила встретиться у нее, сейчас, назвала адрес и исчезла, причем так, как на свет появилось всё.

"Что за книга в руках? Нет автора. Ее никто не написал. Есть текст без названия. Круто. Ее-то я и куплю".

Расплатился на кассе, взял безымянную книгу и вышел на улицу к Кристу.

– Что ты так долго делал?

– Книги смотрел, гулял, – начал оправдываться Курт.

– Поедем дальше кататься?

– Не могу, свидание. Отвези меня на Пугачевского девять. Не трудно?

– Да нет. Окей.

Облили себя бензином, подожгли и сожгли, то есть отправились дальше, молча, без выбросов шума из своих глоток, но глотая портвейн. Добрались без приключений, за исключением пустяка, того, что они взорвали весь город, разнесли на куски и собрали его. Курт попрощался с Кристом и поднялся к Эми. Заключил ее в объятия, когда она вышла к нему из дверей, поцеловал ее в щеку.

– От тебя пахнет спиртом.

– Это портвейн, – уточнил момент Курт.

– Заходи.

– Хорошо.

Он разулся и прошел на кухню, где на стояли четыре бутылки пива и холодец.

– Крепкое?

– Да не очень, я сегодня брала, знала, что ты придешь.

– Я в магазине был. Книжном. Смотрел на то, как книги текут вниз черным ручьем из букв и слов.

– Образуя озеро, море?

– Да, ведь Черное море всё состоит из чернил. Оно написано кем-то.

– Интересно.

– А то.

Курт помыл руки и сел за стол, открыл пиво себе и Эми, захватил вилкой холодец, отправил по назначению, улыбнулся и превратился в себя.

– Эми, твоя грудь похожа на два заброшенных гаража, в которых ничего нет, кроме разоренных погребов. Между гаражами растет какое-то дерево, валяется шина и поставлен кирпич.

– Да, вот думаю об этом, боюсь за будущего ребенка: что и как будет он пить?

– Весной талые воды заполнят погреба, а летом он будет всасывать в себя прелый запах и испарения центра ядра земли.

– Лучше не рожать, а груди сдать в металлолом.

– Останутся погреба.

– Пускай, ребра мои будут скрывать пустоту.

– Хорошо.